Харон - Валерий Бочков

– И что же от меня требуется? – Я чуть осип и прокашлялся. – Украсть Биг-Бен? Поднять мятеж в Шотландии? Свергнуть королеву Елизавету и передать власть в руки трудящихся Великобритании?

– Мне нравится направление вашей мысли. – Она запнулась, разглядывая носорожью голову под потолком. – Господи, ну и страшилище… Вы, оказывается, и на зверей тоже охотитесь?

– И на них тоже. Не отвлекайтесь от темы, пожалуйста.

– Да-да, конечно. Назовем акцию, к примеру, так: «Стремительная операция по устранению одного важного человека».

– Стремительная? – я хмыкнул.

– Удар кинжалом, – она сделала острый жест рукой. – Знаете, у марокканских бандитов есть такой удар, «бабочка» называется. Бьют клинком вот сюда, – она ткнула пальцем в основание своей шеи. – Тут ямочка, видите?

Я кивнул, мол, вижу. Меня удивил круг ее интересов.

– «Бабочка», – задумчиво повторила она, потом оживилась и деловито продолжила: – Я предоставлю вам всю необходимую информацию, вы разработаете план, мы его обсудим и утвердим. Закупим оборудование и снаряжение – ну вы знаете, что понадобится, все эти ваши штуки, инструменты и оборудование… – сказала она небрежно, словно речь шла о ремонте водопровода.

Она встала, прошла взад и вперед, взяла со стола колоду карт.

– Подберем вам толковых помощников, вы сами решите, сколько и какой квалификации. Организуем тренировочную базу…

– Погодите, – я тоже встал. – В чем моя функция?

– Ваша функция? – Она всерьез удивилась. – Вы что, меня разыгрываете? У вас одна функция, одна! Переправлять конкретных людей из этого мира в мир иной. Как у Харона. Вы Данте читали? Или хотя бы «Мифы Древней Греции»?

– Читал, – огрызнулся я. – В приюте.

– Ну вот и отлично.

– Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь, но вы всерьез хотите, чтобы я организовал покушение на какого-то…

– Не ошибаетесь, – ласково перебила она. – Именно так.

Она ловко перетасовала карты, развернув веером, вытащила одну.

– И кого же мы собираемся… – я мотнул головой в сторону двери, – переправить через Стикс?

– А вот его, – она положила карту на стол.

Это был король пик.

– А имя у него… – начал я, но она быстро приложила палец к моим губам.

– Никаких имен, – прошептала она. – Никаких имен. Мы будем звать его Тихий.

Она щелкнула ногтем по карте.

– Просто Тихий. Понятно?

Я кивнул. Она взяла карту, разглядывая, приблизилась к окну. Снаружи распогодилось, вовсю голосили птицы. Лучи пробивались сквозь листву, кружевные солнечные пятна сонно ползали по пыльному стеклу. Окно стало похоже на витраж.

– А страна? – спросил я. – Или тоже секрет?

– Ну почему…

Она задумчиво разорвала короля пик пополам, сложила и порвала еще раз. Подошла к камину, выбросила обрывки в золу. Повернулась ко мне.

– Кстати, как у вас с родным языком? – спросила она на чистом русском. – Не забыли, Николай?

У нее были на редкость маленькие уши, совсем кукольные. Бледные, без сережек, они выглядели ушами ребенка, почти младенца.

– Да, – словно вспомнив, добавила она. – Меня зовут Анна Кирилловна. Зовите меня Анна.

Она выставила острую ладонь, мне не оставалось ничего другого – я пожал ее.

Тихий родился на безнадежной рабочей окраине в семье тюремного охранника. Рос в промозглом бараке, стоявшем среди других, таких же кособоких хибар. Рядом чернел тухлый пруд, где хозяйки топили слепых котят. Вокруг – канавы с мутной водой, чавкающая грязь, мусорные кучи. В отдалении дымили какие-то кирпичные трубы, дождь, казалось, моросил и днем и ночью – так, по крайней мере, ему помнилось.

Вспоминались пустыри, заросшие лопухами, там дрались с пацанами из Ляврино, там же, на пустыре за кладбищем, его поймал и изнасиловал одноглазый бродяга из церковных бомжей. Бомжи эти жили в заброшенной церкви, местные так их и звали «церковные». О церковных ходили жуткие слухи, говорили, что они воруют детей. Действительно, в конце марта, когда наконец сошел снег, в Сивой балке нашли два мелких черепа и детские кости, завернутые в мешковину. Приезжала районная милиция, пузатый полковник вылез из «волги», долго бродил среди чахлых осин. Он курил и громко материл понурых ментов, молча его сопровождавших.

Тихий часто болел, не вылезал из ангин, в школу под серый форменный пиджак мать напяливала на него свою старую кофту – он по дороге стаскивал ее и прятал в портфель. В классе его дразнили Рыбой за вялость и бледность, на физкультуре он стоял в самом конце шеренги, ниже был только Петриков – рахитичный сын школьной уборщицы-алкоголички и неизвестного отца. Изнуренный простудами и онанизмом – он рукоблудил даже на уроках, сидя в углу, на задней парте и жадно впиваясь взглядом в спину и толстую косу Нинки Рамазановой, бойкой отличницы и старосты класса, иногда из жалости дававшей ему списывать математику, – Тихий был страшно одинок. Ничтожный Петриков был не в счет, тем более что в девятом классе он попал под товарняк, который вез торф из Дзержинска. Уборщица той же ночью повесилась в школьной кладовке. Первым ее нашел Тихий – не убежал, а замер и с жутью стал разглядывать грязные босые ноги в полуметре над полом и темную лужу на кафеле прямо под телом. «Она обоссалась, представляешь?» – потом сказал он Хетагурову по кличке Лось. Лось, не говоря ни слова, двинул ему в челюсть. Так Хетагуров стал номером семнадцать в списке Тихого, черном списке мести. В этот список угодили соседка по бараку тетя Зоя, надравшая ему уши за издевательство над котом, безымянная билетерша из клуба, не пустившая Тихого на «Анжелику», математичка Татьяна Ивановна, хромой физрук Заславский, шесть человек из его девятого «А» и еще два «бэшника», избившие Тихого прошлой зимой за сараями.

– Он не забыл и не простил никого. Никого! – Анна придушила окурок в блюдце и тут же достала новую сигарету. – Ни одного человека! Некоторым повезло – они умерли до того, как Тихий попал наверх.

– Вы не утрируете? – Я с иронией посмотрел на нее.

Она фыркнула, не ответив, прикурила, выпустила тонкую струю дыма в потолок.

Поступить в Политехнический Тихому удалось со второго захода. После зимней сессии его пригласили в главный корпус, где вкрадчивый плотный человек в коричневом костюме с широкими лацканами по тогдашней моде предложил ему стать стукачом. Тихий тут же согласился.

На курсе его не замечали – студенты считали подлизой и ничтожеством, преподаватели – услужливым, но туповатым провинциалом. Одевался он бедно: две рубашки, одна белая, другая ковбойка в клетку, он их стирал и сушил в общаге на батарее, отцовский пиджак, рябое кургузое пальто, которое он носил еще в восьмом классе, похожее на кулацкую кацавейку.

Он так и не вырос, опять был ниже всех, если не считать Мишки Шабада, чернявого коротышки, почти карлика. Но Мишкин отец работал на овощной базе, Шабад ходил в настоящих джинсах и канадской дубленке. У Мишки были деньги, он щедро покупал портвейн «Южный» и «Кубанскую» водку, угощал всех подряд разливным «жигулевским» в соседнем «Сайгоне». Мишку любили, он постоянно балагурил, травил анекдоты, очень похоже изображал Брежнева – даже девицы находили его занятным и иногда давали ему. Тихий так и оставался девственником, одноглазого бомжа он старался забыть, неуклюжие эксперименты за сараями с покойным Петриковым тоже в счет не шли.