Числа и знаки - Юрий Бурносов

– Я на распутье, хире Бофранк. Я полагаю, что разрешением этого сомнения станет найденный убийца, будь то человек или дьявол. И я даже не на развилке, а перед тремя дорогами. Первая - это грейсфрате Броньолус с его церковью, его миссерихордией, его буллами. Вторая - это нюклиет с его силами природы, неведомыми простым смертным. И третья - это вы, хире конестабль. Ваш ум. Ваш опыт. Ваши знания.

– Глупость, - буркнул недовольно Бофранк, взбивая подушку и устраиваясь удобнее. - Никому об этом не говорите. Вы уповаете на случай, вот что я скажу. Более того, я с некоторых пор подозреваю исход дела. И не я буду победителем.

Говоря так, конестабль не совсем был уверен в своих словах, но полагал, что Броньолус станет действовать во исполнение буллы, а не истинного правосудия. Опыт и знания Бофранка тут были ни к чему - разве чин и полномочия могли сгодиться…

– Что ж, пусть так. Но оставим это. Я хотел спросить, не желаете вы встретиться с нюклиетом?

– Желаю. И если вы обождете снаружи, я скоро соберусь.

– Хорошо, я буду ждать. Не велите запрягать лошадь - я на повозке.

Бофранк оделся как можно теплее. Пистолет брать не стал, но взял шпагу, каковую обычно не носил, а возил в багаже. Поверье, что нюклиета, равно как и другое богопротивное существо, нельзя убить свинцом или стрелою, а только железом пронзающим, которое держит рука, было очень старым и, вполне возможно, правдивым. Патс, если и понял приготовление конестабля, смолчал.

Снаружи все еще накрапывал дождь, но сплошные тучи превратились за ночь в рваные клочья, сквозь которые порою на мгновение появлялось солнце. Перед домом копались в грязи куры, мимо шел древний старик с длинными желтыми волосами.

– Почему он остановился у кладбищенского смотрителя? - спросил Бофранк у Патса, который сидел уже в маленькой двухколесной Повозке, покрытой парусиновым тентом.

– Нюклиет изъявил такое желание, а хире Фог не воспротивился, - сказал Патс, помогая Бофранку забраться и разместиться на жесткой скамье.

– А где грейсфрате?

– Этого не знаю. С утра никаких вестей; возможно еще спит, - отвечал Патс, понукая лошадей.

– Вы говорили кому-то о приезде нюклиета?

– Зачем же? Я понимаю, что могу вызвать ненужные пересуды. Да и старик прибыл сюда только после того, как я пообещал молчать.

– А как же я? Мой визит вряд ли обрадует вашего колдуна.

– Он мудрее, чем вы думаете, хире Бофранк. Много мудрее.

За тот короткий промежуток времени, пока повозка добралась до жилища кладбищенского смотрителя, на небе окончательно восторжествовало солнце. От земли потекла теплая сырость, и Бофранк подумал, что подобные резкие изменения в погоде никак не хороши для его организма.

В домике старого Фога ничего не изменилось с прошлого посещения: так же валялись несвежего вида тряпки на ложе в углу, так же лежал на столе недоделанный гроб. Подле гроба стояла большая глиняная миска, из которой что-то ел, шумно хлюпая, бородатый старик. Сам смотритель сидел на стуле у окна и с безразличным видом вырезал нечто из дощечки.

– Это хире Бофранк, о котором я говорил вам, - сказал Патс, входя вслед за конестаблем.

– Рад вас снова видеть, хире, - произнес Фог, не отрываясь от своего занятия. А старик, втянув в беззубый рот какой-то вареный овощ, прошамкал:

– У тебя что-то гниет внутри.

Бофранк вопросительно поднял брови, но нюклиет - а это, вне сомнений, был он - продолжал трапезу. Он отломил от хлебного каравая добрый кусок и принялся макать в соус, другой рукою придвинув поближе кружку с вином.

– Что вы хотели этим сказать? - спросил Бофранк, уязвленный крайне неприятным замечанием.

– Я уже сказал, что хотел.

Старик-нюклиет был мерзок. Конестабль видел на тех же ярмарках куда лучших, внушавших величавым видом и ухоженными бородами невольное почтение. Этого же, перемазанного жирным луковым соусом, чавкающего и пускающего пузыри, хотелось гнать прочь. Но Бофранк поборол в себе подступившее желание и сел на свободный стул, заметив, что молодой Патс остался у открытой двери и озабоченно поглядывает наружу.

– Давайте не станем обсуждать мое здоровье, а обратимся к той теме, что так волнует меня и хире Патса, - сказал Бофранк, не дождавшись более ни слова от нюклиета. - У меня есть несколько вопросов к вам, Бальдунг. И, прежде всего, я хотел бы спросить вас вот о чем.

С этими словами конестабль положил на столешницу найденную у трупа несчастной Микаэлины монету. Старик с неожиданной быстротой ухватил ее крючковатыми пальцами свободной руки и поднес к глазам.

– Это очень старая монета, - заметил он. - Двусребреник.

– Я это заметил.

– Но не заметил вот чего. - И нюклиет неучтиво сунул монету почти в лицо конестаблю. Тот хотел уже отворотиться, но понял, что старик, в самом деле, что-то желает показать ему. Желтый ноготь, поросший грибком, указывал на нечеткий портрет святого Хольтса. Вначале Бофранк не понял, в чем дело, но потом со стыдом узрел глубоко выцарапанные чем-то острым дыры на месте глаз.

– Я… Я не мог не заметить… - пробормотал он.

– Ты не то искал, - хихикнул нюклиет. - Не хотел видеть, и не видел. Что еще у тебя?

– Объясните вначале про монету.

– Покажи сперва все.

Бофранк пожал плечами и спросил у смотрителя бумагу.

– Вот, - сказал Фог, подавая нож. - Чертите прямо на столе, хире.

Конестабль быстро нарисовал острием два квадрата, наложенные один на другой под углом, точно как было на теле покойника. Нюклиет, обтирая ладонью испачканную бороду, отодвинул опустевшую миску и сказал:

– Где это было изображено?

– На мертвом теле. Обезглавленном теле мальчика.

– Больше там ничего не было?

– О козлиной голове я говорил, - сказал Патс от двери. - Как и о мертвом монахе.

– В таком случае, больше ничего.

– Странно. Очень странно… - старик, казалось, ожидал совсем другого. - Это все?

– Нет. Что вы скажете на это?

И Бофранк как мог воспроизвел:

– Именем Дьявола да стану я кошкой,

Грустной, печальной и черной такой,

Покамест я снова не стану собой…

– Это заклинание, - сказал нюклиет. - Заклинание, позволяющее человеку превращаться в кошку.

– В кошку?

Ночь, тихие шаги, хлюпающие по грязи… Кто же приходил к конестаблю? Кто велел уехать из поселка, однако ничем вроде бы не навредил с тех пор, хотя и предостерегал… От чего? От себя ли? Или от дел, творящихся здесь?

Женщина-кошка?

– Если больше ничего нет, я скажу. - Бальдунг вернул монету конестаблю. - То, что мне показано и сказано, относится к трем верованиям, все из которых - черные. Монета, на которой выколоты глаза, - это верование Брана, очень старое, притом с юга. Я не буду углубляться в ритуал, для коего она потребна, ибо произведен он не был, раз уж монету просто нашли в лесу. Что до квадратов, то это Тиара Люциуса, древний магический знак. Опять же вам не стоит знать, для чего он; скажу только, что для добрых дел применить его невозможно, даже если и есть такое желание.