Половцы - Светлана Плетнева

Торческие вежи были разбросаны и за пределами торческих укреплений, так как, занимаясь пастбищным скотоводством на сравнительно небольшой территории, скотоводы были вынуждены и летом, и зимой постоянно быть при своих стадах, перегоняя их с места на место, чтобы трава на пастбищах не выщипывалась и не вытаптывалась полностью и пастбища способны были «самовосстанавливаться».

Коуи – четвертое по величине (и значимости) этническое соединение, входившее в союз черных клобуков. Местоположение их веж и пастбищ в 50-70-е годы XII в. устанавливается только косвенно. Дело в том, что они постоянно выступают вместе с горками, берендеями и печенегами в составе черных клобуков. Поскольку этот союз образовался и локализовался на территории Поросья, то логично предположить, что коуи жили там же, где и остальные этнические группировки этого союза. Однако под 1185 г. летописец неоднократно упоминает особую группу этого этноса, названную им «коуи черниговские». Следовательно, помимо Поросья, коуи раскинули в то десятилетие свои вежи и пастбища и в Черниговском княжестве: на его границах и, возможно, даже частично в окрестностях самого Чернигова – по широкой деснинской пойме.

Что касается турпеев и каепичей, то оба эти небольших этноса обитали, видимо, на переяславско-черниговском пограничье, поскольку упоминаются в летописи в связи с военными действиями, ведшимися князьями друг против друга именно на территории этих княжеств. Иных, более веских свидетельств о месте их обитания у нас нет.

Следует сказать, что, помимо этих перечисленных в Ипатьевской летописи этнических группировок, вассальных Руси, мы можем считать вслед за крупным советским тюркологом Н.А. Баскаковым какими-то формирующимися соединениями перечисленных в «Слове о полку Игореве» могутов, татранов, шельбиров, топчаков, ревугов и ольберов. Баскаков справедливо предполагает, что это названия большесемейных коллективов (аилов), таких же, какой была Бастеевачадь (Баскаков, 1985, с. 128-137). Под 1159 г. в летописи упоминается Олбьерь (Ольбер?) Шерошевич (дружинник князя Мстислава). Это подтверждает гипотезу Н.А. Баскакова о том, что в «Слове» действительно перечислены производные от имен собственных названия отдельных вассальных аилов. Из них при благоприятных обстоятельствах могли сложиться и более крупные объединения. Перечисленные в «Слове» семьи принадлежали, вероятно, наиболее богатым вассалам черниговского князя, уже начавшим выделяться из общей массы вассальных пограничных скотоводов, вполне возможно – из среды коуев или торков.

Таким образом, сложный процесс этнообразования постоянно протекал и волновал не только вольные стенные объединения, но и уже полуосевших или даже полностью осевших кочевников. Характерно, что этот процесс заключался не только в слиянии мелких групп, но и в выделении из старого, давно сложившегося этноса небольших группировок, нередко перераставших в новые этносы. При этом культурные традиции, культовые обряды, общая бытовая культура менялись весьма незначительно. По существу, в Поросье, где было раскопано много кочевнических курганов, мы смогли выявить только два обряда: печенежский и торческий, мало отличавшиеся друг от друга (Плетнева, 1973). Оба народа хоронили своих покойников головами на запад, укладывая их на спину и сопровождая одновременно захороненным чучелом коня, от которого сохраняются обычно взнузданный череп, кости ног, отчлененных чаще всего по пястный сустав, и отпечатки шкуры с хвостовыми позвонками. Этот обряд свидетельствует о полном сохранении и культивировании в Поросье всаднических традиций. В них тонули те незначительные отличия, которые, очевидно, были и в обрядности, и в быту разных черноклобуцких этносов. Во всяком случае, археологически их уловить не удается.

Все этнические процессы протекали в теснейшей взаимосвязи с экономическим развитием и социальными изменениями. Мы уже говорили, что с самых первых лет появления орд торков и печенегов в пределах русского пограничья кочевники вынуждены были резко изменить свою экономику, фактически перейдя от кочевания к оседлому пастушеству. Однако как в военной организации своих полков (всадники, лучники и пр.), так и в экономике и быту сохранялись прежние, выработанные столетиями традиции кочевничества.

Под 1155 г. в рассказе летописца о борьбе Изяслава и Юрия за Киев черноклобуцкие воины начали беспокоиться о безопасности оставленных ими на Роси семейств, и поэтому все они, вполне соглашаясь сложить головы за Изяслава и его родню, решительно заявили, что желают забрать «веже свое, и жены свое, и дети свое и стада своя и што своего всего, пойдем же к Киеву» (ПСРЛ, II, с. 427), т.е. под защиту и под покровительство русских войск и города. И действительно, пришли в окрестности Киева «с вежами и со стады и скоты их многое множество, и великую пакость створиша… манастыри оторгоша и села пожгоша и огороды вси посекоша» (ПСРЛ, II, с. 428). К сожалению, все это было неизбежно – семьи должны были жить, жечь костры и, главное, пасти скот. Это довело город до бедственного положения, но Изяслав благодаря скоплению разнообразных и многочисленных войск вокруг города одержал победу над Юрием, приведшим к Киеву половцев, которые даже «по стреле не пустили» и бежали в свою степь. Насколько известно из летописи, несмотря на несомненную помощь черных клобуков своему сюзерену, более такой дорогостоящей для киевлян ошибки киевские князья не допускали. Очевидно, в случае опасности черные клобуки поступали обычно так, как в 1150 г., а именно «жены своя и дети своя в городех затворише на Поросьи, а сами приехаша к Изяславу всеми своими силами» (ПСРЛ, II, с. 400).

Оба эти сообщения интересны тем, что они свидетельствуют, во-первых, о сохранении первичных бытовых форм существования (в вежах со стадами) и, во-вторых, о появлении и активном использовании оседлых укрепленных поселков (городков), т.е. о какой-то оседлости. С каждым годом все более и более крепли их связи с русским пограничным населением. В Поросье начал складываться быт, характерный впоследствии для казачества. Мужчины были всегда готовы к военным походам, на женщинах же фактически держалась вся экономика, а дети (мальчики) сызмальства воспитывались в духе удальства и всадничества. Связи с русским населением выражались прежде всего в обмене продуктами, получаемыми с основной отрасли экономики (скот меняли на хлеб). Кроме того, из русских городов в вежи шли некоторые предметы ремесленного производства, особенно часто гончарного. В печенежских и торческих погребениях Поросья нередко попадаются обычные русские горшки. Безусловно, помимо предметов материальной культуры, «экспортировалось» в Поросье и христианство, однако здесь, среди сплоченных в единый, крепко связанный традициями союз, оно просачивалось тонкими струйками. Об этом свидетельствует устойчиво языческий погребальный обряд, которого придерживались поросские пастухи вплоть до монголо-татарского нашествия.

Иначе обстояло дело с пограничным населением Черниговского и Переяславского княжеств. Кочевники растворились в русском окружающем населении значительно больше: археологически уловить их не удается. По-видимому, подавляющее большинство торков и коуев приняли христианство, и их погребения ничем не отличались от русских и располагались на общих кладбищах. Так было, например, на кладбище около Белой Вежи (на Дону), где погребения кочевников помещены среди христианских беловежских и также были христианскими (иначе их не позволили бы совершить на христианском кладбище). Интересно, правда, что, видимо, на всякий случай в одну из могил сунули стремя, в другую (в засыпку) – голову коня, в третью – ноги коня и кое-какие вещички и т.д. Вероятно, и на границах Руси недавние кочевники, хороня своих родственников, делали то же, но христианские кладбища обычно не раскапываются, и поэтому обнаружить аналогичные следы язычества в христианском обряде археологи не могут.