Уэллс. Горький ветер - Дмитрий Даль

Солнце уже лизало горизонт, когда впереди показалась трехэтажная усадьба в традиционном деревенском стиле, с белыми колоннами и сухими плетьми винограда по стенам. Но Герман то и дело стрелял взглядом в противоположную сторону, где в ярде от усадьбы на краю поля тянулось длинное двухэтажное здание, чье предназначение было трудно угадать. Лишь свет в многочисленных окнах указывал на то, что дом обитаем.

Мы подъехали к усадьбе. Двуглавый остановился, и мы послушно встали рядом. Захлопали дверцы, и люди выбрались на свежий воздух. Я последним покинул машину, решил проверить оружие, которое мне могло понадобиться в этом странном и недружелюбном месте. Хорошее место металлическим забором обносить не будут.

Входная дверь открылась, и на пороге показался человек с фонарем, вернее, так мне вначале показалось, но я тут же увидел, как сильно ошибался. Существо стояло на двух ногах, держалось вполне по-человечески и было одето в черную ливрею дворецкого. Только руку, держащую фонарь, покрывала густая коричневая шерсть, а над плечами дворецкого возвышалась обезьянья голова в очках.

– Не нравится мне все это, – сказал Герман и судорожно сглотнул.

Я его прекрасно понимал, как и местных жителей, которые имели под боком столь нечеловеческих соседей.

– Добро пожаловать в Резервацию, господа. Профессор ждет вас, – объявил вполне человеческим голосом дворецкий и высунул длинный розовый язык, то ли пытаясь подразнить нас, то ли таким образом приветствуя.

Я в этом ничего не понимал, но язык дворецкого мне не понравился. Я решил, что, если мне представится случай, я научу его хорошим манерам.

Двуглавый подошел к дворецкому и дружески хлопнул его по плечу. Обезьян устоял, но скорчил гримасу, после чего заявил:

– Ты как был деревенщиной, так и остался, Монтгомери. Айэртон, ты бы хоть научил его манерам. Житья же нет.

Одна голова рассмеялась.

Дворецкий отступил в сторону, пропуская нас в дом. После чего вошел сам, запер дверь, поставил фонарь на столик и зашагал в глубь дома, приказав нам следовать за ним. Мы послушались, предварительно посмотрев на Уэллса. Гэрберт не выказывал ни малейшего признака беспокойства, только усталость и злость на тяготы дороги читались на его лице. Обезьян провел нас в большую гостиную, где в камине весело плясал огонь и горели электрические лампочки, а в кресле сидел огромный человек с большой окладистой бородой и густыми вьющимися бакенбардами. Он был одет в домашний халат, расшитый японскими иероглифами, и курил длинную изогнутую трубку.

Он поднялся нам навстречу.

– Хурлядь, как же я рад видеть тебя, Уэллс. Ты нисколько не изменился. Все такой же худой и ядовитый. Не закапай ядом ковры. Перетравишь мне всех собак, – профессор Моро всплеснул руками и расхохотался. – Представь меня своим друзьям. Мы тут в деревнях совсем отвыкли от новых лиц. Штрауса можешь не представлять. Этот старый ботинок нисколько не изменился.

Уэллс нахмурился. Он давно забыл, каким шумным и грубым был его старый товарищ, но все же удовлетворил его просьбу. Сначала он назвал меня, затем я представил Германа, который совсем был не рад знакомству. Но профессора это нисколько не смутило, хотя зловещая подозрительность считывалась с лица Вертокрыла без каких-либо дедуктивных усилий.

Обдав нас ароматным вишневым дымом, профессор схватил мою руку, несколько раз встряхнул ее, а затем ухватился за Германа. Какое-то время они пожимали друг другу руки, затем разошлись в стороны, удовлетворенные знакомством.

– Как добрались? Комфортной ли была дорога? Рудольф, вы можете идти. Проведайте воспитанников. Все ли у них хорошо.

Дворецкий подпрыгнул, хлопнул в ладоши, развернулся и вышел.

– Хороший служащий, старательный, но животное «Я» время от времени берет верх! Тут ничего не поделаешь. Он все-таки не оборотень, а скорее наоборот. Да к тому же из первого выводка. Присаживайтесь, господа. Будьте как дома. Вся Резервация в вашем распоряжении. Так как все же доехали?

– В приграничье опять неспокойно. Деревенские точат вилы и косы, – мрачно заметил Монтгомери, но Айэртон его тут же одернул:

– Не сгущай краски. Они злы и угрюмы не более чем обычно.

– Это неудивительно. Вчера у нас опять случился побег. Двое недопесков ушли в самоволку. Видно, прошлись по соседним курятникам, да попугали девок. Ничего страшного. Деревенские на то и деревенские, чтобы точить вилы и беситься от злости, – сказал профессор.

– Как бы они нам всю Резервацию не спалили, – мрачно заметил Монтгомери.

– Силы духа не хватит. Нет в них ни отваги Брюса, ни коварства Робина, – ответил профессор.

– Далеко же ты забрался, – сказал Уэллс. – И зачем ты нас выдернул в Северный Йоркшир? Чтобы похвастаться своими нежными отношениями с соседями?

Профессор Моро разразился довольным смехом.

– Насмешил. Ты всегда был с отличным чувством юмора, Гэрберт. А позвал я тебя, чтобы рассказать, что мой эксперимент входит в финальную стадию. Я хотел бы показать тебе новых людей, которые достойны начать построение Космополиса. Мне удалось этого достичь. И я чертовски рад, что ты будешь первым свидетелем моего триумфа.

«Или позора» – явно читалось на лице Уэллса.

Ночью спалось плохо. Место определяет сон. В хорошем уютном месте спится как в детстве – сладко и беззаботно. В походных условиях сон чуткий, так что каждая сломанная сапогом ветка звучит как пушечный выстрел. В многовековых замках спится зябко и одиноко, чувствуешь себя бренной пылинкой, на которую с высокомерием смотрят тысячелетние стены. Здесь же спалось нервно, с постоянными пробуждениями через каждый час, словно по четко выверенному будильнику. Но, несмотря на рваный сон, снились мне загадочные и страшные видения.

В одном из них я оказался в деловом центре, на одном из срединных этажей небоскреба. Я не знал, зачем меня сюда принесло. Я был в строгом костюме, в фетровой шляпе с широкими полями и красной атласной лентой по тулье, в длинном элегантном пальто. Больше похож на гангстера ирландского происхождения, достигшего влияния в обществе, чем на самого себя, ученого изобретателя с берегов Туманного Альбиона. Вокруг меня суетились люди: посетители с портфелями и саквояжами, внутри которых лежали документы, бумаги, печати, ручки. Из одного портфеля выглядывали рыбьи хвосты, завернутые в «Нью-Йорк таймс». Каждый хотел что-то предложить или получить, но были и те, кто просто пришел почувствовать себя живым в обществе себе подобных. Одинокие, никому не нужные люди, без определенных занятий, непристроенные и неприкаянные, они сидели в длинных офисных коридорах, впитывая бьющую ключом жизнь. Только так они могли почувствовать себя живыми. А я никак не мог определиться, кто я. Один из этих потерянных страдальцев или же деловой человек, прибывший в башню, чтобы заключить выгодный контракт на продажу или покупку чего-то важного, что я видел только на бумаге в виде сухих строчек номенклатуры. Я топтался в нерешительности в коридоре, а люди бегали вокруг меня, толкали, пихали, отстраняли с дороги, при этом старались быть вежливыми, хотя внутри проклинали меня почем зря до десятого колена.