Торговец забвением - Дик Фрэнсис

Патологоанатомы произвели вскрытие гипсовой головы и личность жертвы была установлена: да, то оказался Федор Заракивеса, британский подданный польского происхождения, известный в сокращенном варианте под кличкой Зарак. Полтора года назад его наняли в «Серебряный танец луны» официантом по винам. Сам ресторан существовал тогда вот уже года три В газетах писали, что полиция пока что ведет дознание, вскоре должны состояться первые слушания по делу.

Удачи им, подумал я. Пусть себе возятся на здоровье.

Во вторник, среду и четверг миссис Пейлисси с Брайаном выезжали из лавки в четыре, доставлять заказы. Примерно в 16.30 я вывешивал на дверь табличку с надписью: «Открыто с 18 до 21» — и отправлялся к Флоре, проделывать ежевечерний обход.

Словом, установил себе гибкий график работы. Я всегда считал: неважно, чем человек занимается, главное, чтоб он был на должном месте в указанное время. К тому же большая часть покупателей являлась в более или менее определенное время: наплыв утром, в основном лиц женского пола; затем тоненькая струйка особ того и другого пола днем; и, наконец, широкий поток покупателей, в основном мужчин, по вечерам

При жизни Эммы мы открывали лавку по вечерам лишь в пятницу и субботу, теперь же, оставшись один, я добавил вторник, среду и четверг — не столько в целях получения умопомрачительной выгоды, сколько ради компании. Мне нравилось работать по вечерам. Большинство вечерних покупателей являлись за вином, а я любил продавать именно вина. Бутылочку сухого к обеду, шампанское — отметить продвижение по службе, подарок по пути в гости.

Я бы сказал, то была жизнь в мелком масштабе. Ничего такого, что могло бы изменить ход истории или попасть в книгу рекордов. Мерное течение дней в привычном для простых смертных измерении. И когда Эмма была рядом, это даже доставляло удовольствие.

Я никогда не был слишком амбициозен — источник печали для моей матери, источник активного раздражения школьных учителей в Веллингтоне <Веллингтон-колледж — мужская привилегированная частная школа в графстве Беркшир>, один из которых в отчете по последнему семестру язвительно писал: «Блестящие умственные способности Бича могли бы продвинуть его весьма далеко, если б он удосужился избрать направление». Моя неспособность решить, чего именно я хочу (только не военным!), привела к тому, что я не слишком преуспел в этой жизни. Успешно сдал все экзамены, однако в университет не пошел. Французский, предмет, по которому я наиболее преуспевал, вряд ли мог сам по себе стать основой для карьеры. Мне не хотелось быть ни брокером, ни агентом по недвижимости, ни опрятным клерком в Сити. Я не был артистичным. Ни музыкального слуха, ни таланта живописать жизненные картины, сидя за письменным столом, ни отваги и куража в седле. Мой единственный дар в подростковом возрасте заключался в том, что я мог с закрытыми глазами определять по вкусу любой сорт шоколада — трюк пользовался неизменным успехом на детских праздниках и вечеринках, однако этого было явно недостаточно для многообещающей карьеры.

Через полгода после окончания школы я вдруг решил съездить во Францию. Формальным предлогом являлось лучшее освоение языка, но в глубине души я со стыдом и горечью признавал, что просто не в силах более находиться дома, где на меня смотрят как на неудачника. Неудачи лучше переносить в одиночестве.

По чистой случайности, благодаря знакомым знакомых моей вконец отчаявшейся матери, я за небольшую плату был приглашен пожить в семье в Бордо. И сперва мне ничего не говорил тот факт, что хозяин, глава семьи, оказался поставщиком вин. Именно он, месье Анри Таве, определил, что я вполне успешно могу отличать одно вино от другого, попробовав лишь раз. Это был первый и единственный взрослый, на которого произвел впечатление мой фокус с шоколадом. Он громко и долго смеялся, а потом каждый вечер начал устраивать мне испытания, и по мере того, как успехи мои росли, росла и уверенность в себе.

Однако все это казалось не более чем игрой, и по истечении запланированных трех месяцев я вернулся домой без всякого понятия, чем же заняться дальше. Мать от души восхищалась моим французским, но при этом не уставала твердить, что само по себе знание иностранного языка еще нельзя считать достижением. А потому я предпочитал как можно реже попадаться ей на глаза.

Примерно через месяц после моего возвращения она получила письмо и тут же бросилась меня искать. Она держала бумагу перед глазами, недоуменно щурясь, словно с трудом различала написанное.

— Месье Таве хочет, чтоб ты вернулся, — сказала она. — Предлагает стать твоим учителем. Чему он собирается учить тебя, дорогой?

— Вину, — коротко ответил я, впервые за долгие годы ощутив, как во мне просыпается интерес.

— Тебя? — Она была в полном недоумении.

— Ну, наверное, он хочет обучить меня торговле, — добавил я.

— Господи Боже!

— Можно я поеду? — спросил я.

— А ты хочешь? — удивилась она. — Я желаю знать, ты действительно нашел себе дело по душе?

— Просто я… вроде бы ничего другого не умею.

— Да, — прозаично согласилась она. И снова заплатила за мой билет, содержание и комнату, а также добавила довольно внушительную сумму в качестве оплаты труда месье Таве.

Месье Таве весьма интенсивно занимался со мной в течение года, везде таскал с собой, показывая все стадии и этапы изготовления и транспортировки вина. И в бешеном темпе передавал мне знания, накопленные им за долгую жизнь, считая, что я все ловлю на лету и нет нужды повторять дважды.

И вот постепенно я начал чувствовать себя как дома в Ке де Шатрон, где двери складов были слишком узки для современных грузовиков (наследие старой традиции уклоняться от налогов <Предположительно: большая дверь — большая бочка — соответственно большие налоги.>), где в радиусе ста ярдов от любой улицы никогда не хранили вина, потому что от вибрации, производимой при ударах лошадиных копыт о булыжную мостовую, оно могло испортиться, и где до склада де Луза, расположенного в полумиле, рабочие добирались на велосипедах.

А в самом городке длинные автобусы имели посередине смешное разделение в виде гармоники — чтоб было удобнее сворачивать на узкие улочки, и за городом в марте цвела желтым цветом пушистая мимоза, и каждый день с утра до ночи все говорили только о вине, и пахло вином. Уезжая, я чувствовал, что Бордо стал мне родным домом. Анри Таве обнял меня со слезами на глазах и сказал, что запросто может пристроить к самому де Лузу или любому другому крупному негоцианту, если я соглашусь остаться. Я и сам иногда до сих пор удивляюсь, почему не остался.

Возвратившись в Англию, вооруженный более чем лестными рекомендациями от месье Таве, я тут же получил работу у поставщика вин, но был слишком молод, чтоб мне доверили другую работу, кроме канцелярской, и после веселой и насыщенной событиями жизни в Бордо я очень скоро заскучал. И вот однажды по чистому наитию я как-то зашел в винную лавку, в витрине которой висело объявление: «Требуется помощник», и предложил свои услуги. И вскоре начался мой взлет в карьере, сводившейся к перемещению коробок со спиртным с места на место.