Убийство в "Зеленой мельнице" - Керри Гринвуд

— А вы видели Симпсона и его осла[27]?

— Да. Мерф и его Ослик[28]. Видели, как он проходил по траншее вдоль линии огня: один человек верхом, а другой лежит на нем. А у турков два пулемета были нацелены прямо на эту траншею, так и палили бризантной взрывчаткой. Ею-то в него и попали, но позже. Ею во многих наших попали.

— А где вы познакомились с Сесом? — спросила Фрина.

— На Лоун-Пайн, — сказал Сес. — Вот что Берт подразумевает под адом. Многие парни, которым довелось прорываться сквозь болота Фландрии, говорили, что ад — это топкая грязь, в которой ничего не стоит утонуть. Но ад не сырость. Ад — это крошечный раскаленный от стрельбы пятачок на холме, где жир мертвецов капает тебе на голову, так что ты сам потом смердишь как труп и чешешься от вшей, сдирая кожу, а большие бурые личинки падают тебе в лицо. Мне эти личинки потом годами снились. И есть не можешь: едва откроешь рот, так туда мухи залетают. А потом все ребята Берта полегли, а у меня в отряде оставалось всего трое; тогда мы и подружились. Меня послали на Лоун-Пайн, и первое, что я увидел, — лицо Берта, который высунулся из окопа. Турецкий снайпер чуть было не подстрелил его, но я успел столкнуть Берта вниз, и мы стали друзьями.

Сес, не привыкший к столь долгим речам, отхлебнул пастиса.

— Ты и снайпера снял, — добавил Берт. — Через его бойницу. Отличный выстрел. Мы уже два дня сидели в этой вони, жалея, что подались в солдаты. Да уж, черт возьми, жутко это было.

— И как вы сумели выбраться? — поинтересовалась Фрина.

Глаза Берта полыхнули яростью.

— Мы с Сесом были новичками. Нас просто кинули туда подыхать, когда увидели, что дело плохо. Мы установили водяные ружья и приготовили еще несколько сюрпризов для турок, которые первыми полезут в наш окоп. Уходить было ужасно. Оставлять наших товарищей, бежать, как побитые псы. Я ходил там, устанавливал эти ружья и объяснял парням, которых мы бросали, что мы не сбегаем, что выполняем приказ. Мне сказали, что турки еще два дня не смели нападать. Начни мы вовремя, всех их положили бы, — заметил Берт. — Нас опять отправили в Каир — ненавижу Каир! — в плавучем госпитале, там были даже простыни и одеяла. У Сеса был брюшной тиф, а у меня шрапнель в колене — раздуло его неслабо. Мы ужасно себя жалели. Но моряки не подкачали. Они приняли нас на борт и отмыли, отскребли морским мылом — я никогда не чувствовал себя таким чистым. А потом нам выдали чистую одежу, и похлебку с мясом, и апельсин — первый после отъезда из Мельбурна. А потом милая сестричка отвела меня в чистую постель, и я подумал, что умер и попал в рай. Так, Сес?

— На сестричку я не смотрел, — усмехнулся Сес. — Я на еду смотрел. Какао такое густое, что ложка стояла. Хлеб с настоящим маслом. Чай с молоком. И никаких вошек. Я был весь в красных точках от их укусов.

— Да, это и называлось Воинской Славой, — добавил Берт. — Ну вот, приехали мы в Каир с лычками и одеялами, и нас опять поместили в госпиталь. Но ваш пропавший парень контузию свою получил не там, если и был среди нас. Нас-то слишком быстро перебили, не помню, чтобы на Галлиполи кого-то контузило. Наверное, это было позже.

— И куда вы оттуда отправились?

— Во Фландрию. Теперь мне кажется, что ад — это сплошная сырость. Меня не слишком доставали жара или мухи. Но во Фландрии вся эта грязь — липкая, вонючая, гниющая жижа, в которой вязнут и руки, и ноги, и лошади. Мне надо еще выпить.

Господин Батлер, чья военная служба пришлась на Бурскую войну, так увлекся рассказом, что даже забывал подливать в бокалы. Однако он тут же исправил свою оплошность.

— М-м-да. Нас отправили… это был Марсель, Сес?

— Угу. Снабдили шлемами и послали в корпус Бриду. В район Армантьера.

— Верно. Это было аккурат перед Позьером[29]. Там-то, в Позьере, мы оба и получили путевки домой; там небось ваш парень и схлопотал контузию. Это со многими было. Двадцатое июля. Такого обстрела я еще не видел, хуже, чем в Галлиполи — гораздо ближе и орудия большего калибра. Мы с Сесом вылезли наверх, тут нас пулеметом и скосило. Мне пуля навылет грудь прошила, а другая через мое бедро вошла Сесу в ногу, да еще одна в левую руку. Сес оттащил меня обратно через проволоку. А то бы мне конец.

— Ведь ты прикрыл меня от пуль, старина, — кротко отозвался Сес.

Берт засмеялся.

— Я ничего про это не помню, кроме как я уже на эвакопункте, и доктор говорит Сесу: «Мне очень жаль, он умер». Сес бледнеет и валится на меня, а доктор думает, что у него теперь два трупа. Вот он взвился-то, когда я на него выругался! И нас отослали обратно в Англию.

— А помнишь, что ты сказал мне в больничке? — спросил Сес.

Берт хохотнул.

— Он лежал там под кучей бинтов, — пояснил Сес, — подозвал меня и говорит: «Нечестно, дружище, что эти ублюдки используют боевое оружие». Со мной от смеха чуть снова сердечный приступ не приключился.

— Ну да, и нас поместили в плавучий госпиталь. Мы еще чуток побыли в Лондоне, пока мне не сказали, что колено мое навсегда останется хлипким и маршировка уже не для меня, а у Сеса кардионевроз, и он может откинуться в любой момент. Спасибо, парни, сказали нам, но вы можете отправляться домой. Мы и вернулись.

— А что насчет Позьера?

— Паршиво. Мы видели этих бедолаг в госпитале, а потом их отсылали в дурдом. Они были не в себе; некоторые ослепли, онемели или оглохли, хотя на теле — ни одной царапины. У некоторых были видения. Эти контуженные не выносили шума. Они бесились, если слышали выхлоп грузовика. Но в буше вашему парню было бы неплохо, шума там немного, если только от грозы какой. Если уж он выжил на войне, есть шанс, что он жив и до сих пор. Да, вот такая была Великая война. Атакуй, атакуй, подставляй свою башку. Но мы победили, — добавил Берт. — «Австралия победит». Даже если это заговор капиталистов, а это он и был. А, Сес?

— Мне все еще тяжко думать об этом, — тихо признался Сес. — Что их там оставили. Ребят наших. На этом проклятом утесе.

— Да, — поддержал его Берт.

Пиво он допивал молча.

— Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, — предложила Фрина. — Как дела с такси?

— Хорошо, — ответил Сес. — Раз порт бастует, мы можем ездить вдвое больше. Клиентам нравится новая шикарная машина.

Позже, когда Фрина прощалась с гостями у дверей, Берту вдруг пришла в голову важная мысль.