Я ем тишину ложками - Майкл Финкель

В старших классах Найту попался номер этого журнала с фотографией перуанского мальчика-пастуха, который стоял на обочине дороги и плакал. За его спиной лежали несколько мертвых овец. Их сбила машина, когда мальчик пытался перевести стадо через дорогу. Эта фотография позже была напечатана в сборнике лучших фоторабот National Geographic.

Это взбесило Найта. «Они растиражировали унижение этого мальчика. Он опозорил семью, которая доверила ему стадо. Это ужасно, что теперь неудачу этого малыша увидел весь мир». Найт все еще злился на то фото тридцатилетней давности. Он был очень чувствителен к стыду. Совершил ли он сам что-либо постыдное, прежде чем сбежал в лес? Крис утверждал, что нет.

Журнал The New Yorker не угодил Найту своей претенциозностью. «Слишком много его авторов пытаются оправдать свой диплом литературного института», – заявил он. По его словам, Крис не был поклонником больших городов, населенных беспомощными интеллектуалами, которые даже масло в машине не могут сами поменять. Однако, добавлял он, сельские районы – тоже не Вальхалла. «Деревню не за что славить», – процитировал он строчку из брошюры Владимира Ленина «К деревенской бедноте».

Он довольно откровенно сообщил, что несколько домиков интересовали его исключительно из-за подшивки Playboy. Ему было любопытно. «Да, я девственник». Ему было всего двадцать, когда он исчез, и он ни разу не был на свидании. Найту представлялось, что поиски любви сродни рыбалке. «Пока я жил в лесу и ни с кем не общался, для меня не нашлось крючка с наживкой. И теперь я – большая непойманная рыба».

Одну книгу Найт никогда не выбрасывал и держал ее в палатке под боком. Она называлась «Очень особенные люди» – собрание кратких биографий людей с различными отклонениями. Среди ее героев были Человек-слон, Мальчик с лицом собаки и еще сотни похожих примеров. Крис чувствовал себя кем-то подобным – странным персонажем, по крайней мере внутренне.

«Если вы родились с отклонениями, – говорилось во вступительной главе, – то каждый день на протяжении всей жизни вам будут давать понять, что вы не похожи на других. И чем старше вы будете становиться, тем все хуже и хуже будет ситуация. Вы можете спрятаться от мира, – продолжал автор, – чтобы избежать наказания, которое общество всегда применяет к тем, кто отличается от остальных своим умом или телом».

Но лишь один роман, рассказал Найт, зародил в нем то редкое чувство, будто автор преодолел границы пространства и времени и говорит напрямую с ним. Это была книга Достоевского «Записки из подполья». «Я узнаю себя в главном герое», – сказал Найт о злобном и склонном к мизантропии персонаже, который жил в одиночестве двадцать лет. Книга начинается словами: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек».

Найт тоже не испытывал недостатка в нелюбви к себе. Но она была следствием неуемной гордости, в его ненависти к себе ощущался намек на превосходство над другими. В этом было еще одно его сходство с безымянным рассказчиком из романа Достоевского. Книга заканчивается тем, что герой отбрасывает смущение и говорит то, что чувствует: «Что же, собственно, до меня касается, то ведь я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие и тем утешались, обманывая сами себя. Так что я, пожалуй, еще «живее» вас выхожу».

Однако не книги и не радио занимали все свободное время Найта. Большую часть времени в своем лагере он не делал ничего. Просто сидел на перевернутом ведре или в садовом кресле, предаваясь тихому созерцанию. Не молился, не читал мантры, не сидел в позе «лотоса». Он называл это состояние – сны наяву. «Или медитация – как я ее себе представляю. Размышления. Обо всем, что приходило в голову, о чем хотелось подумать».

Ему никогда не бывало скучно. Он говорил, что даже не был уверен, понимает ли, что имеется в виду под словом «скука». Это чувство одолевало лишь людей, уверенных в том, что им постоянно следует чем-то заниматься. Такими были большинство из тех, за кем он наблюдал. Отшельники Древнего Китая понимали, что «ву-вэй» – «неделание» – было важной частью жизни. А вот в современном мире людям это практически неведомо. В этом Найт был уверен.

Ничегонеделание по Найту имело свой смысл. «Наблюдать природу, хоть это и звучит довольно по-детски, как в диснеевских мультиках. Природа на самом деле сурова. Слабый не выживает, так же как и сильный. Жизнь – это бесконечная битва, в которой все – проигравшие».

В лесу Найт больше полагался на слух, чем на зрение. И со временем его слух стал очень острым. Жизнь проходила под сезонный саундтрек. Весна – это дикие индюшки – их выдавало куриное кудахтанье и своеобразное бормотание. Им подпевали лягушки. «Этих иногда можно принять за сверчков, но потом понимаешь: нет, все-таки лягушки». Лето наполнялось хором поющих птиц, дающим ежеутренние и ежевечерние представления. Озеро звенело моторами лодок – Найт воспринимал это как человеческий вклад в общую мелодию.

Осень звучала током тетеревов. Они распускали перья, чтобы согреться. Олени, проходя по лесу, давили сухие листья – хруп-хруп, – будто кукурузные хлопья. Зимой звук трескающегося на озере льда прокатывался по лесу, будто шар по дорожке для боулинга.

Сильный шторм глушил все. Если он продолжался несколько дней подряд, Найт привыкал к гулу ветра. А когда ветер стихал, воцарялась тишина, странная, будто внезапно возникший на пороге незнакомец. Дождь мог лить стеной, грозы были суровыми, а молнии порой били практически под ноги. Грозы пугали Найта: «Я люблю влажную погоду, но во мне все еще жив маленький мальчик, который боится грозы».

В иные годы он видел много оленей, а бывало, они почти не появлялись. Временами Найту встречался лось. Однажды невдалеке мелькнул силуэт горного льва. Медведей Крис не встречал. Кролики набегали бандами – или туча, или ни одного. Мыши вели себя бесцеремонно – приходили к нему в палатку, когда Найт лежал в ней, и шебуршились в его ботинках. Мысль приручить какого-нибудь зверька даже не приходила ему в голову: «Мне пришлось бы делить с ним еду, а то и вовсе съесть его. Нет, я не хотел никого заводить».

Его ближайшим другом стал гриб. В лесу было полно разных грибов, но этот, древесный, вырос на высоте колена на самой большой сосне в лагере отшельника. Он начал наблюдать за этим грибом, когда его шляпка была не больше циферблата часов. Гриб рос неспешно, зимой накрываясь смешным снежным колпаком, и в итоге, спустя пару десятилетий, достиг размера тарелки. Его поверхность покрывали красивые черно-серые разводы.

Гриб стал Найту почти родным. Единственное, о чем беспокоился отшельник после ареста, что полицейские, разворошившие его лагерь, могли повредить гриб, сбить его ногой. Когда Крис узнал, что гриб все еще на месте, он страшно обрадовался.

Даже летом Найт редко покидал лагерь в дневное время. Исключением были последние августовские дни, когда большинство дачников разъезжалось, а комары вымирали. В это время Найт мог отправиться в короткий поход. У него было несколько любимых, приятных глазу рощ, которые он с удовольствием навещал. Одна представляла собой призрачное скопление белых японских берез, в другой темные стройные стволы осин напоминали изящную клинопись.