Поводок - Франсуаза Саган

Кориолан хохотнул.

– Старик, сегодня я повторял все твои ставки! Я решил, что после всего, что с тобой случилось, ты уже просто не можешь вдобавок еще и проиграть, – подытожил он с убежденным видом, деликатно посмеиваясь.

Но плевать я хотел на деликатность. Теперь Сансеверина уже шла из расчета 37 к одному – значит, я выиграл семьдесят четыре тысячи франков, чего со мной никогда не случалось, и недаром! Я пригласил выпить всю толпу, целый мир вдруг воскрес для меня.

В Париж мы вернулись опьяненные успехом. На красном светофоре Кориолан повернулся ко мне:

– Для простака, которого вчера накололи в банке на семь миллионов франков, у тебя вид скорее довольный.

Но никто лучше его не мог понять, почему выиграть семьдесят четыре тысячи на бегах упоительнее, чем иметь семь миллионов в банке.

Домой я вернулся триумфатором, оставив, правда, выигрыш у Кориолана. По горькому опыту я уже не решался держать свои финансы «у Лоранс». Конечно, к деньгам, выигранным на скачках, она должна питать особое отвращение, но я уже поплатился за то, чтобы узнать, насколько ее отвращение прожорливо.

Вот уже два дня, как я произносил «у Лоранс» с такой же легкостью, с какой раньше мне трудно было говорить «у нас» после полугода семейной жизни, причем пять месяцев мы провели в свадебном путешествии и месяц в гостинице. У нас ведь было долгое, очень долгое свадебное путешествие – в Италию, конечно. И даже еще лучше – на Капри. Когда-то Лоранс ни в коем случае не хотела ехать на Капри. «Может быть, это и глупо, – призналась она, – но чем больше мне расхваливали это место, тем тверже становилась моя решимость отправиться туда лишь с человеком, которого по-настоящему полюблю. Ты не будешь надо мной смеяться?» – «Нет-нет, что ты, – ответил я, улыбаясь. – Наоборот…»

Я тоже никогда не бывал на Капри, но совсем по другим причинам. Должен признаться, тогда меня забавляли все эти красочные обстоятельства. Я, Венсан, молодожен, совершаю со своей уважаемой, прекрасной и богатой супругой свадебное путешествие. Голубой грот, Фаральони, вилла Акселя Мунта и так далее. Почему бы и нет? Почему бы и не углубить свое знание прописных истин и не посмотреть в натуре на виды с почтовых открыток? Это не менее забавно, чем все время воротить от них нос, как делают снобы. Тем более что единственный раз я побывал в Италии с бандой каких-то итальянских то ли художников, то ли экологов, с которыми познакомился в Париже, ну а в дороге они повели себя как настоящие подонки: мне даже пришлось отбиваться от них после того, как на моих глазах они грабанули заправочную станцию, подрулив к ней на разбитых мотоциклах под проливным дождем! Да, шел дождь, в том году Италию просто затопило дождями. Вот потому-то все свадебное путешествие я наслаждался таким благодатным и снисходительным к сентиментальным и богатым туристам солнцем.

Взявшись за руки, мы шагали по улочкам Капри. В лавке на крохотной площади Лоранс купила единственную драгоценность, представляющую настоящий интерес: черный жемчуг в изумительной оправе из старинной платины. К тому же за бесценок: Лоранс, как и все ее окружение, обожала выгодные сделки; и по их примеру она бы спокойно купила у слепого антиквара картину Ван Гога за сто франков, не предупредив о ее ценности, уж не говоря о том, чтобы с ним поделиться… Быть может, я так долго продержался у нее лишь потому, что дешево ей обходился. Да еще и полностью покрыл все издержки, чего вообще никто не ожидал. Я мог уйти на совершенно законных основаниях. А как же супружеские обязанности? Мои супружеские обязанности – могут сказать мне. Да разве можно про это говорить как про обязанности? С такой прекрасной и преданной женой? Назвать это обязанностями было бы просто хамством. И все-таки, все-таки не из-за одного лишь опасения жить в бедности я не решался уйти из дому – меня угнетало, что я обворован. Не деньги у меня украли, нет – другое…

Когда я вспоминаю это путешествие, воодушевление и… скромность, да-да, скромность Лоранс… Она так волновалась, нравится ли мне. Постоянно мучилась, не кажется ли мне глупой, повсюду ей мерещились зловещие признаки моих возможных измен. И, естественно, я, уже тогда ненавидевший семейные отношения, основанные на превосходстве, и презиравший мужчин, снисходительных к своим взбалмошным женам, старался успокоить Лоранс, а ее оговорки и случайные бестактности казались мне привитыми ее обычным окружением, а не свойственными ее натуре, только… каким же простачком я тогда был! Я приписал ей две дюжины добродетелей, не сообразив, что даже если она и впрямь обладает ими, то ей всего-то не хватает умения проявить их, умения, которого не может дать самое изысканное воспитание. Например, Лоранс образованна, но не умна; расточительна, но не щедра; красива, но не очаровательна; преданна, но не добра; подвижна, но не оживленна; завистлива, но не честолюбива. Она злоречива, но не злобна; надменна, но не горда; участлива, но не задушевна; ранима, но не уязвима. К тому же инфантильна, но не наивна; жалоблива, но не беспомощна; хорошо одета, но не элегантна; злопамятна, но не гневлива. А еще – непосредственна, но не откровенна; боязлива, но не предусмотрительна; и наконец, страстна, но на любовь-то как раз не способна. Я нашел в машине карандаш и свою знаменитую нотную тетрадь, тщательно записал туда то, что, наверное, назову «Литании[13]святой Лоранс»; я повторял на разные лады все эти определения, порой чуть их подправляя, переставлял прилагательные местами, но каждый раз находя их еще более справедливыми и меткими. В упоении от своего опуса и если не отомщенный, то успокоенный, я вышел из машины на бульвар Распай и захлопнул дверцу медленным и широким жестом, как это делают миролюбивые до поры до времени правдолюбцы из американских сериалов. Вдруг я вспомнил, как оторваться не мог от одного космического телебоевика: из серии в серию космонавты 3000 года болтались на борту своей летающей тарелки между необитаемыми небесными светилами и все такое прочее (в общем-то, набившее уже оскомину). В один прекрасный вечер Лоранс решила переменить программу. Ну как я позволил отнять космический корабль с моими остроухими героями? Почему, как какой-то деспот, она мне навязала поцелуи каких-то загорелых троглодитов из Лос-Анджелеса? Не могу уже припомнить. Короче, вышло так, что Кориолан в течение месяца пересказывал мне очередные серии, пока и его не начало от них тошнить. Почему же Лоранс не купила второй телевизор? Почему я сам его не купил? Ну это я знаю: мой карманный банк сразу бы лопнул. А как и почему я не завел собаку, ведь я обожаю собак? И почему я растерял всех друзей (мне бы так хотелось приглашать кого-нибудь домой на стаканчик вина)? Что же это вообще за дом у меня такой, куда я никого никогда не мог привести, когда еще хоть с кем-то дружил? Ну а почему мне приходилось выдумывать какие-то невероятные предлоги, чтобы просто пойти погулять? И почему это называлось не выйти из дома, а покинуть его? Почему я не сказал, что ее друзья – спесивые невежды, конформисты, в позапрошлом веке с восторгом приветствовали бы гильотину? Как можно совершенно игнорировать мои желания, а к перепадам своего собственного настроения относиться словно к непреложным законам, почти метеорологическим явлениям? Почему? Как? Из-за кого? Вопреки чему? Даже теперь, хотя я стал еще эгоистичнее, трусливее да и безразличнее к собственной судьбе, плохо это помню. Но сначала-то, сначала… как я мог отказаться от своей жизни, своих взглядов, безропотно подчиниться судьбе, ни разу даже не побунтовать, без малейшего конфликта? Действовала ли она медленно, решительно, как настоящий тактик… или, от природы деспотичная, этакий прирожденный палач, следовала своей интуиции? При всем при этом я ни разу не крикнул: «Хватит!» – или хотя бы пробормотал уловки ради где-нибудь на лестничной клетке, что более сообразно моему характеру: «Дорогая, по-моему, с меня уже довольно. Прощай, дорогая».