На черной лестнице - Роман Сенчин

– Ох, люди, люди… Если б все так жили, то во что бы превратились мы?.. Чепуху просто порют какую-то…

2000

На первом этаже в подъезде – ряды почтовых ящиков с цифрами-номерами квартир на дверце каждой ячейки. Сто пятнадцать, это его… Ташевский, Юрий Сергеевич, достал блестящий, отполированный за многие годы ношения в кармане ключик и сунул в щелку замка. Повернул, дверца открылась. В ящике – газета. Юрий Сергеевич взял ее, как всегда радуясь, что она есть, что двадцать минут в метро благодаря ей пройдут по возможности незаметно. Когда читаешь, поездка кажется не такой длительной и однообразной. Кроме газеты – ничего. Времена, когда чуть ли не каждое утро ящик был забит всяческими рекламными буклетами, политическими брошюрками и агитками, похоже, миновали. Брошюры и буклеты теперь предпочитают продавать, а не разбрасывать всем подряд наудачу… Писем же, в общем-то, ждать не от кого. Замкнув ящичек, Юрий Сергеевич хотел было вернуть ключ обратно в карман пиджака… А интересно, неужели все ячейки с разными замками? Он посмотрел на свой ключ. Две простенькие зазубринки; нет, не верится, что у соседей замки другие – у каждого особенный. Гм, а ведь можно проверить. Вполне можно проверить… Вот этот, например, сто девятый, старушки с одиннадцатого этажа, вечно пустой, с пыльной дверцей… Юрий Сергеевич, осторожно держа ключ двумя пальцами, почти что вставил его в щелку, но тут же опомнился, отдернул руку. Ключ выпал, с оглушительным звоном ударился о плитку пола… Поднимая его, Ташевский с удивлением подумал: «Зачем? Ну и желаньице! – усмехнулся, спрятал ключ в карман. – Любознательный нашелся какой! Возьми еще спичку брось к девяносто третьему – проверь, перекинется ли огонь с его газеты на что там есть у девяносто второго или потухнет. Мда… взрослый человек…»

Издеваясь и посмеиваясь над собой, Юрий Сергеевич вышел на улицу. До метро три троллейбусные остановки, но он предпочитает, если позволяет время, конечно, ходить пешком. Сегодня время вполне позволяло.

«Хулиган, хулиган в тебе дремлет, господин Ташевский! – продолжал поддевать себя Юрий Сергеевич. – Что там замочки какие-то, мелочь. Лучше попробуй вот “Запорожец” этот поставить набок. Слабо́?»

На обочине проезжей части, заехав на бордюр тротуара правой стороной, стоял брошенный, раскуроченный «Запорожец» с побитыми фарами и фанерой вместо стекла на заднем окне… Вроде в шутку предложил себе Ташевский перевернуть машину, но тут же и серьезно задумался: сможет или нет? Один бок на бордюре, приподнят, колеса не спущены… Юрий Сергеевич замедлил шаг, разглядывая «Запорожец», примериваясь. На вид машина довольно легкая, а он, без ложной скромности, человек крепкий, сильный, в самом расцвете, как говорится; по юности баловался штангой. Гм, вполне ведь может получиться.

«Тьфу! Да что ж это я!» – и пошел быстрее, отвернувшись от злосчастного «Запорожца». Как-то неприятно стало, ледяные мурашки защекотали спину.

Юрий Сергеевич торопливо искал тему для размышлений, чтоб отвлечься от таких вот странных, опасных желаний. Ключ, газета, «Запорожец»… Его всерьез пугали они, эти вдруг возникающие желания.

Началось месяца два назад, и словно приоткрылось тогда, а затем все росло и крепло в Ташевском, устоявшемся, зрелом, уважаемом человеке, какое-то другое существо, глуповато-лихое, агрессивное даже. С чего это?.. Юрий Сергеевич догадывался, еще при первом подобном желании начал догадываться. Помнится, тогда он вдруг остановился посреди комнаты и долго следил за минутной стрелкой старого механического будильника, стараясь проследить ее движение, и, когда это не получилось, ему до зуда в пальцах захотелось разобрать будильник и посмотреть, как он там устроен. И тогда вот появилась догадка, что причина странных желаний – его вдруг улучшившееся зрение. Конечно, не совсем «вдруг», просто-напросто сделали операцию, подтянули роговицы. Сначала правый глаз, потом левый… И, странное дело, вскоре после операции и началось, даже в тот самый день, когда возвращался из клиники с забинтованным, спрятанным под марлей правым глазом, почувствовал что-то новое, смутно тревожное. Левый глаз, как всегда, видит окружающее расплывчато, разноцветными пятнами, точно бы мир – сырая зыбкая акварель, а правый там, за бинтом, уже зажил иной жизнью, на сто процентов беспощадно зрячей.

«Да нет, бред все это, – мотнул головой Юрий Сергеевич, отгоняя неприятные догадки и воспоминания. – Ведь радость, счастье же – все видеть как надо, идти вот и видеть мир!» Он посмотрел вокруг. Мир был четкий и правильный, стены домов твердые, надежные, прямые, а не рыхлые и бесформенные, как представлялось ему раньше; он ясно видел идущих навстречу людей и не боялся с ними столкнуться, не боялся машин, переходя улицу, не щурился беспомощно, когда нужно было прочитать надпись на указателе или вывеске.

Ташевский не носил очки. (Нет, они всегда были при нем, лежали в футляре во внутреннем кармане пиджака, лежали и сейчас, по привычке, совсем не нужные после операции.) Глупый комплекс, оставшийся с детства: он стеснялся очков. Еще в третьем классе, когда нацепил их впервые и когда его стали дразнить очкариком, он возненавидел эти два стеклышка в темно-синей оправе, прятал их на дно портфеля. Пользовался ими лишь в крайних случаях, даже читал без очков, из года в год все ниже склоняя лицо над книгой. Да, зрение ухудшалось, но Юрий Сергеевич прекрасно ориентировался в привычных, хорошо знакомых местах, даже порой сравнивал себя с полностью слепым человеком – дескать, не пропаду! Слепой, скорее всего, в своем доме чувствует себя уверенно, чуть ли не лучше зрячего, все вещи у слепого всегда на местах, он знает, где что лежит, до последней пуговицы. Так же и Юрий Сергеевич – его домашний кабинет, ближайшие магазины, дорога до метро, тот метрополитеновский маршрут, которым всегда ездил на работу, в институт, где преподавал, – все это было им изучено досконально, он мог бы и с закрытыми глазами безошибочно пройти в нужный отдел гастронома, найти аудиторию, где предстояло читать лекцию. Но новые места пугали его – Юрий Сергеевич оказывался в неожиданной, страшноватой, непривычной обстановке; тут-то часто и требовалась защита и помощь очков…

Люди на улицах, в метро, в магазинах раньше были безликими, размытыми; лишь напрямую сталкиваясь с ними, Ташевский убеждался, что действительно эти густые движущиеся пятна реальны и тверды, за ними нужно следить, чтоб не сталкиваться снова и снова. Теперь стало проще. Да, с одной стороны, проще, а с другой…

Очень рано, наверняка благодаря плохому зрению, он привык быть один, точнее – с книгами. Тот мир, что открывался ему на страницах, жил куда более ярко и разнообразно, увлекательно, чем действительно существующий… К музыке у Юрия Сергеевича было особое отношение, она как бы включала в себя и живопись, и кино, и театр – когда он слушал музыку, ему всегда рисовались в воображении картины и сцены, рожденные голосами инструментов. Вообще любые звуки окрашивались для него внутренне-зрительными образами. А вот с недавнего времени эти картины и образы возникать перестали…

Девушку, что стала затем его женой, Ташевский заметил и потянулся к ней, прежде всего, изза ее голоса, ласкового, плавного, чудесного голоса. После обретения отличного зрения его отношение к жене, да и к детям тоже, несколько изменилось – точно он увидел рядом с собой не совсем тех людей… тех, да не тех…