Засекреченное будущее - Юрий Поляков

— Все журналы мою повесть сурово отвергли, Наталья Иванова, нынешняя пламенная либералка, служившая тогда в журнале «Знамя», вообще обвинила меня в антисоветской провокации. Взяла повесть только «Юность», но военная цензура все равно не пропускала. Тема «дедовщины» была под запретом. Но Дементьев продолжал бороться за публикацию «Ста дней» и победил. Кстати, и «ЧП районного масштаба» тоже цензура сначала не разрешала печатать, но потом вышло постановление партии о недостатках комсомола, и мне за «ЧП» даже дали премию Ленинского комсомола. Пока суд да дело, я сел за «Работу над ошибками», которая вышла в 1986 году уже без особых трудностей, хотя вызвала довольно серьезные споры, потому что о школе раньше так не писали. Несколько лет назад много спорили о сериале «Школа», но шума вокруг «Работы над ошибками» в середине 1980-х было гораздо больше. До сих пор книгу переиздают, недавно перевели на чешский язык. Я спрашивал в Чехии, почему вы выбрали эту книгу? А они отвечают: «Школа — вечная тема. Проблемы одни и те же. И еще нам хочется переводить книги, которые написаны хорошим русским языком. Мы приходим в отчаяние, на каком плохом языке написано то, что сейчас называется „современной русской литературой“. Стыдно переводить…»

— Вы один из самых издаваемых писателей, ваш ироничный стиль — часть вашей натуры?

— Известна фраза, что «стиль — это человек». А мой поэтический учитель Владимир Соколов, один из лучших наших лириков XX века, говорил так: «Стиль у писателя появляется не тогда, когда он понимает, как должен писать, а когда он понимает, как писать не должен». Конечно, стиль — это отражение твоего «я», некое внутреннее состояние. Стиль можно и должно отточить, усовершенствовать, но он изначально уже есть в тебе. Или его нет. Папа Карло вырезал Буратино из говорящего полена. Из обычного, безмолвного, полена ничего не выйдет. Именно об этом я горько думаю, листая по необходимости томики иных лауреатов «Большой книги». Иронизм, метафорическое мышление, обостренное чувство слова были у меня с самого начала. С юности я писал и фельетоны, и пародии…

— Сюжеты у вас очень динамичные, следить за линиями повествования интересно.

— Я и сам люблю читать сюжетную литературу, которая тебя затягивает, и терпеть не могу скучные книги. Когда я стал писать, сразу решил для себя: мои книги должны быть занимательными. Занимательность — это вежливость писателя. Скукопись — это невежливо. Это неуважение читателей! Человек трудится, зарабатывает на жизнь, у него какие-то проблемы в семье, на работе, со здоровьем. Он покупает твою книгу, выбирая ее из сонма других корешков, улучает свободный часок и начинает читать… А ты вместо того, чтобы его увлечь, начинаешь нудить, петлять, грузить своими комплексами… Терпеть не могу зануд и в жизни, и в литературе.

— Вы как-то просчитываете, что сейчас будет актуально, какую книгу купят?

— Я всегда старался писать так, чтобы мои книги были интересны читателю. Тщательно продумывал сюжет, убирал длинноты. Но опять-таки это огранка уже существующего камня. Писатель рождается с даром рассказчика. Как актер рождается с даром перевоплощения, а дальше можно этот дар совершенствовать. Но если таланта у тебя нет изначально, на клеточном уровне, то все бесполезно. Хоть Станиславский с тобой будет каждый день работать — все равно ничего не выйдет. У меня, видимо, такой дар рассказчика был. Я еще в пионерлагерях рассказывал друзьям на ночь страшные истории с продолжением, травил всякие байки. И, конечно, я старался писать о том, что интересно мне самому. Как правило, попадал цель. Товарищи-завистники упрекали: «Опять ты все просчитал». Да ничего я не просчитывал! Я садился и писал о том, что волнует меня самого. Оказывалось — это же волнует и других. Я всегда говорю: «Писатель — это не тот, кто пишет, а тот, кого читают». Не нужно думать, как отнесется к книге начальство, как жена отреагирует на эротические сцены. Как она может отреагировать, сжимая половник в руке? Конечно, отрицательно. Но что за роман без эротических сцен?

— Говорят, что сейчас растет асексуальное поколение. Вы согласны с этим?

— Может быть… Есть какие-то циклы развития человеческого общества, мало изученные. Но я-то пишу для своего поколения. Хотя… А если поколение наших правнуков будет, наоборот, гиперсексуальным? Прочтут и скажут: ай да прадедушка, вон как зажигал! Давайте его переиздадим. Мой роман «Веселая жизнь, или Секс в СССР» — лидер продаж уже 5 месяцев, тираж несколько раз допечатывали. Редкий по нынешним временам случай…

— Вы очень молодым попали в атмосферу ЦДЛ и в руководство писательской организации. Какое впечатление произвел на вас Союз писателей 80-х годов?

— Конечно, для меня, мальчика из простой рабочей семьи, из заводского общежития, жизнь писательской богемы была новым неведомым опытом. Я в нее погрузился не без удовольствия, но всегда понимал: это пена. Больше наблюдал со стороны. Хотя было довольно интересно.

— Сергей Владимирович Михалков назвал вас «последним советским писателем», это так?

— С Михалковым была такая история. Он всех поддерживал, всем помогал и написал письмо в Главпур с просьбой все-таки дать разрешение напечатать «Сто дней до приказа». Ему позвонили и говорят: «За кого вы просите, это же махровый антисоветчик!» «Да какой он антисоветчик, вы спятили, что ли? Он наш комсорг. Поляков вообще, может быть, последний советский писатель!» И оказался прав. Действительно, я принадлежу к последнему поколению, которое сформировалось как генерация «советских писателей».

— Вас сейчас не обижает такая формулировка?

— Нет, наоборот, в своих книгах я стараюсь честно изображать то время. Все мои романы семейного цикла: «Замыслил я побег», «Грибной царь», «Гипсовый трубач» и «Любовь в эпоху перемен» — содержат главы, где речь идет о советском периоде жизни героев. Понять то, что случилось с человеком после 1991 года, можно только узнав, что он делал до 1991 года. В новом романе «Веселая жизнь, или Секс в СССР» действие происходит осенью 1983 года, при Андропове. Мне та эпоха очень интересна. Я сейчас пишу цикл рассказов о советском детстве, попросту оболганном некоторыми моими коллегами по цеху.

— Что читает и перечитывает последний советский писатель и классик?

— Я параллельно читаю всегда несколько книг. Перечитываю кого-то из хороших поэтов. Недавно перечитал сборник Евгения Блажеевского, моего ровесника, который, к сожалению, рано умер. Прекрасный поэт! Читаю книгу по русскому расколу, дочитываю «Иисуса Христа» владыки Иллариона. Кстати, очень систематизирующая книга. Периодически читаю прозу XIX и XX века. Беру с полки, например, Боборыкина или Пантелеймона Романова. Люблю Катаева, который очень сильно повлиял на современную литературу. Вышло несколько работ о нем. Очень хороша книга Сергея Мнацаканяна «Великий Валюн — очевидец столетия», автор в юности знал своего героя и многих лиц из его окружения. Потом появился огромный том Вячеслава Огрызки, это скорее большая подборка, даже обзор архивных материалов, порой редчайших и удивительных. Наконец, вышла книга Сергея Шаргунова в серии ЖЗЛ. Такой интерес молодого автора к судьбе мастера отраден.