Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл

Потому что его я могла бы полюбить.

Я это почувствовала в его офисе, когда он сказал: «Потому что вы мне небезразличны».

Честно и просто, как лист белой бумаги, на которой крупными буквами напечатаны эти слова. Мне нравилась его прямота, и тем самым она меня тревожила. Все, что он говорил, было либо честно, либо увлекательно, а обычно и то и другое. Он так много знал, и даже если предмет его рассуждений прежде был для меня неинтересен, стоило ему заговорить, и мне становилось любопытно. Халхасские слова, которые он выучил, когда изучал историю Чингисхана в Монголии, сравнительные достоинства Джеймса Эйджи и Грэма Грина как кинокритиков, водопроводная система, которую изобрел Томас Джефферсон для своего поместья в Монтичелло…

Лицо его было чрезвычайно оживленным, горело, глаза блестели. У него был квадратный подбородок и желтоватые зубы курильщика. По углам рта шли две глубокие морщины. Когда он улыбался, они почти исчезали. Ресницы у него были густые и длинные. Самой мне еще не хотелось его целовать, но я не сказала бы «нет», попытайся он поцеловать меня. Я ответила согласием, когда он пригласил меня на ленч. Мне было плевать, что его коллеги глазели нам вслед, когда мы вместе выходили из офиса. И когда, стоя посреди улицы, Хью сказал, что хочет меня, я согласилась без колебаний.

В магазине я подошла к нему сзади и заговорила с его отражением в зеркале. На голове у него была зеленая бейсболка, слегка сдвинутая набок.

— Хочешь, пойдем со мной, посмотришь, как они на мне сидят? — Я показала ему брюки. Я не знала, какого они размера. Схватила первую попавшуюся пару с полки.

— Конечно. Ты знаешь, что у Бейба Рута была слишком маленькая голова для его размера? Семь и три восьмых. — Выражение его лица не изменилось. Я спросила у проходившей мимо продавщицы, где примерочная. Она жестом указала, в какую сторону идти, и я взяла Хью за руку и потянула за собой.

У примерочных стояла еще одна продавщица. Она нисколько не удивилась, когда мы вошли в кабинку вдвоем. Внутри было очень тесно. Я задернула занавеску, бросила брюки на пол и повернулась к нему. Стоя на расстоянии фута от него, я впервые вдохнула его запах. Мы никогда еще не находились так близко друг от друга. Одеколон, пахнувший апельсином и корицей, табак, еще что-то кисловато-терпкое, очень приятное.

Поднявшись на цыпочки, я сорвала у него с головы кепку и поцеловала его. Губы его оказались мягче, чем я думала. Он не ответил на поцелуй, потому что теперь только я могла решать, и мы оба понимали, что так и должно быть. Я обхватила руками его талию, но не придвинулась к нему.

Он протянул руку и погладил меня по затылку. Мы долго молча смотрели друг на друга.

— Будем ли мы еще и друзьями? — Я провела пальцем по морщинке в уголке его рта. Она была такой глубокой.

— Я только так все себе и представляю. — Он ухватил мой палец и поцеловал.

— Мне хочется лизнуть тебе спину.

Больше ничего не произошло. Мы провели в примерочной еще пару жарких минут и вышли оттуда, улыбаясь, словно выиграли в лотерею. Хью решил купить бейсболку на память. Он не снимал ее все то время, что мы бродили по городу, погружаясь в жизнь друг друга.

Мрачные мысли, приходившие мне в голову, — о его жене, о детях — были какими-то невесомыми. Светлые мысли, надежды, волнующие перспективы казались неколебимыми, как горы. Я понимала, что надвигающиеся события были началом плохих времен для всех, кого это касалось, к каким бы изощренным оправданиям ни прибегать. Я никогда еще не вступала в связь с женатым мужчиной, хотя таких возможностей было пруд пруди. Я верила, что ничто не остается безнаказанным. И если я пересплю с чужим мужем, боги наверняка жестоко меня покарают.

Мы остановились у входа в метро. Наш день подошел к концу. Он собирался вернуться в свою другую жизнь, где его ждала ничего не подозревавшая семья. Мы смотрели друг на друга со все возраставшим вожделением, которое близкая разлука всегда обостряет.

— Ты заберешь свою собаку?

— А как же. Выгуляю ее по дороге домой и буду думать о тебе.

— А я думаю о твоей семье. Он покачал головой.

— Вот это ни к чему.

— Но для меня все это внове. Рано или поздно все может открыться.

— Миранда, рано или поздно мы умрем. Я много размышлял об этом «рано или поздно», и знаешь что? Рано вдруг превращалось в поздно, и я понял, что, вместо того чтобы жить, тратил время, беспокоясь об этом «рано».

— Меня недавно спросили, чего бы я больше хотела, любить или быть любимой. Я бы хотела любить.

Он кивнул.

— Выходит, ты выбрала такой ответ. Мне надо идти. Мы поцеловались, он провел кончиками пальцев по моей шее, повернулся и стал спускаться в подземку. На середине лестницы он повернулся, лицо его осветилось самой лучистой улыбкой.

— Где же ты была? Где же ты была все это время?

Два дня он не давал о себе знать. Представьте, каким оглушительным было для меня это молчание. На третий день, обеспокоенная и обиженная, я заглянула в свой почтовый ящик по дороге в магазин. Внутри как всегда оказалась кипа счетов и рекламных объявлений, зато последний конверт оказался джекпотом! Мои имя и адрес были написаны рукой Хью. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

Внутри была почтовая открытка.

На фотографии Уокера Эванса была запечатлена убогая комната с кроватью и маленьким столиком у стены, на котором стоял кувшин для воды. Обои давно выцвели, повсюду на них были сырые пятна. Резко скошенный потолок над кроватью указывал на то, что комната, по-видимому, находится под самой крышей. Без кровати она выглядела как жилище проститутки из «Тропика Рака» или из раннего рассказа Хемингуэя о парижском житье с хлеба на воду.

Но неправдоподобная белизна простыней и наволочек волшебно преображала ее, превращая в обитель плотских радостей и счастья. Именно в такую комнату пойдешь с тем, с кем хочется трахаться снова и снова. А потом вы заснете, сплетясь телами. Ничем особенным эта комната не отличалась, если не считать идеально выглаженных и сверкающих белизной простыней и наволочек на кровати. В столь невзрачном окружении взбитые подушки походили на два накрахмаленных облака. Покрывало было лоскутное. Глядя на фотографию, я словно вдыхала затхлый воздух этой комнаты, чувствовала своей кожей ее температуру, ощущала прикосновения того, кто меня сюда привел. На обороте открытки ничего не было написано, а на отдельном листке бумаги я прочла:

Вот где мне сейчас хотелось бы оказаться вместе с тобой: в простой комнате с единственной лампочкой на длинном шнуре посреди потолка, какие бывают в дешевых доходных домах и гостиницах, которых никто уже и не помнит. По вечерам печальный слабый свет не достигает сумрачных углов. Он расплывается по комнате, полной теней. Ему все равно.

Но для нас свет не имеет значения. Днем комната чистая и яркая. Наверное, из окна открывается замечательный вид. Вот такая комната мне и нужна, с кроватью, достаточно широкой для нас двоих. Чтобы лежать лицом к лицу и чувствовать дыхание друг друга.