Уловка медвежатника - Евгений Сухов

– Вот видите, и вы со мной согласились, – обрадованно подхватил Краюшкин, проглотив последнюю ложку супа. – Осталось самое малое… И будьте осторожны, я умоляю вас! – Сложенные ладони коснулись кончика носа. – В первую очередь он делает все это для вашего общего будущего.

Ресницы женщины дрогнули, смахнув набежавшую слезу.

– Он вам так и сказал? – не пряча надежды, спросила госпожа Епифанцева.

– Уверяю вас, Тимофей так и сказал, – вновь принялся Краюшкин за цыпленка.

В ответ она подарила ему милую улыбку. Наверное, это была одна из самых сильных ее сторон, о чем она не могла не знать.

– Я согласна потерпеть… Ради нашего общего с ним будущего.

Цыпленок был великолепен! За неторопливым разговором был прикончен и он.

Взглянув на часы, Краюшкин произнес:

– О господи! Мне нужно уходить. У меня еще масса дел… Да, едва не забыл. Тимофей сказал, что хотел бы получить от вас записку – как доказательство вашей любви к нему. И еще он просил побрызгать бумагу вашими любимыми духами. Он мне так и сказал, что с этим запахом у него много связано.

– Вот оно как, – расчувствовалась женщина. – Подождите меня немного, я сейчас приду.

Поднявшись, Епифанцева направилась в соседнюю комнату.

Отсутствовала дама всего лишь несколько минут и вернулась с листком бумаги, сложенным вчетверо. Достав из секретера плотный белый конверт, положила в него записку, спросив:

– Когда вы его увидите?

– Думаю, что сегодня же вечером.

– Ох, как я вам завидую!

– Все образуется, – скрывая вздох облегчения, произнес Краюшкин. – Позвольте откланяться… Как вы прелестны, мадам! – не позабыл он поцеловать при прощании прохладные пальцы хозяйки.

Нацепив пенсне, Григорий Леонидович уже в третий раз перечитывал содержание записки. Это была самая настоящая удача, какая встречается не во всяком деле. От бумаги пахло духами, как от парфюмерной лавки, и Виноградов всерьез подозревал, что на лист бумаги было вылито добрых полфлакона.

«Милый мой Тимоша! Ты даже не представляешь, как я по тебе тоскую. Я думаю о тебе каждый день, каждую минуту, каждую секундочку с того самого дня, как мы с тобой расстались. А одну из роз, что ты подарил мне при расставании, я положила в книгу и теперь всякий раз смотрю на нее, вспоминая наш последний вечер, проведенный вместе. Дорогой мой Тимоша, всякий раз я засыпаю с мыслями о тебе. Не могу позабыть твои крепкие руки на своем теле. Вспоминаю, как ты меня ласкаешь и любишь. Сейчас, когда тебя нет рядом, я поняла, что ни один мужчина мне не был нужен так, как ты. Я не могу дождаться того дня, когда мы с тобой будем вместе. Вспоминаю минуты, что мы выкраивали с тобой для нашей грешной любви в Санкт-Петербурге. И вот сейчас, когда, казалось бы, нас с тобой уже ничто не разделяет, когда мой муж находится в тюрьме, мы с тобой не можем соединиться. Как же мне горько! Я буду молить господа о приближении нашей встречи, чтобы мы с тобой никогда больше не расставались».

– Однако, – уже в который раз протянул Григорий Леонидович, – никогда бы не подумал, что эта женщина столь романтическая натура. Вот признайтесь мне откровенно, Виктор, вам когда-нибудь женщины писали подобные послания?

– Что-то не припоминаю, – едва улыбнувшись, произнес Краюшкин.

– Вот и я не могу вспомнить за собой подобного, – с какой-то затаенной грустью отвечал Виноградов. – В чем-то этому Макарцеву стоит даже позавидовать. Эта женщина его очень любит.

– Мне тоже так показалось.

– Но похоже, что с его стороны это всего лишь легкое приключение, о котором он уже успел позабыть. Есть категория таких мужчин, которым доставляет радость переспать с женой своего приятеля. Вот что сделаем: завтра приведите ко мне господина Епифанцева, скажем, часов в двенадцать. Я бы хотел с ним побеседовать пообстоятельнее.

– Хорошо, Григорий Леонидович.

* * *

Арестованного привели точно в назначенное время, с ударами курантов. Верзила-надзиратель протолкнул Епифанцева, слегка замешкавшегося в проходе, в комнату и басовито поинтересовался:

– Ваше высокоблагородие, мне при вас быть?

– Подожди за дверью, голубчик. Надеюсь, что наш арестованный не станет чудить. Проходите, – указал Виноградов на стул, когда надзиратель вышел в коридор, мягко прикрыв за собой дверь.

В этот раз Епифанцев выглядел еще более неприглядно, напоминая известные персонажи из богадельни на Хитровке: штанины, собранные в неряшливые складки, потеряли свой первоначальный цвет, оттопыриваясь на коленях большими пузырями; лацканы сюртука поободрались, а из прорехи проглядывала серая подкладка; рубашка потемнела от грязи, а пуговица у ворота держалась на одной нитке. Удивлял лишь галстук, который, как и прежде, выглядел безукоризненно отглаженным, – вне всякого сомнения, главный атрибут одежды Епифанцева.

– Послушайте, когда вы перестанете надо мной издеваться! – слегка повышая голос, произнес Епифанцев. – Я уже более недели пребываю в кутузке. Сплю неизвестно на чем, среди каких-то проходимцев и бродяг. Ем непонятно что!

– Все зависит от вас, – спокойно парировал Виноградов.

– Я вам уже говорил, что я не знаю никаких грабителей. Неужели вы думаете, что таким образом способны сломать мою психику и я вам дам признательные показания?

Фрол Епифанцев неожиданно умолк. Установилась непонятная пауза, которая грозила перерасти в затяжную тишину. Ее можно было бы назвать неловкой, если бы она установилась между старыми приятелями. Очевидно, в этом случае каждый из них попытался бы подыскать подходящие слова, чтобы расколоть ее окончательно. Но сейчас молчание было совершенно иного качества, а точнее, неким приемом, который обычно применяет дознаватель к арестованному.

Спокойствие и тишина. Виноградов улыбнулся, сполна наслаждаясь молчанием. Некое затишье перед предстоящей бурей.

– Вот, стало быть, как? – искренне удивился Виноградов, стараясь усилить драматизм.

На губах Епифанцева застыла едкая усмешка.

– А вы думаете, если вы меня продержите в арестантской с разного рода бродягами и преступниками, так я возьму на себя всевозможные грехи? Не дождетесь!

– Значит, вы по-прежнему утверждаете, что не знакомы с господином Макарцевым?

– Разумеется, я не знаю такого человека. Сколько раз об этом можно говорить, – устало произнес Епифанцев.

– А может, жена ваша знакома с господином Макарцевым?

– Уверен, что и она с ним не знакома. А что вы меня все о нем спрашиваете? Кто таков этот ваш Макарцев?

– Возможно, вы будете удивлены, Фрол Терентьевич, но это любовник вашей жены.

– Ну, знаете ли, это вообще никуда не годится! Это чистейшей воды полицейская провокация!