Невероятное паломничество Гарольда Фрая - Рейчел Джойс

Закончив на столь ослепительно-победной ноте, Морин не нашла ничего лучшего, чем повесить трубку. Она тут же пожалела об этом и даже попыталась перезвонить, но номер не определился. Подчас у нее в запале соскакивали с языка словечки, какие она вовсе не подразумевала. Они против воли сами вплетались в ткань ее речи. Морин попробовала как-нибудь развлечься, но не выстиранным оставался только тюль, и она не представляла себе, как будет снимать его с окон. Снова наступил вечер и прошел, и опять ничего не случилось.

Морин спала урывками. Ей снилось, будто она на каком-то светском рауте с множеством гостей в черных галстуках и вечерних платьях, но ни с кем из них она не знакома. Она уже заняла место за банкетным столом, но, случайно взглянув себе на колени, обнаружила, что на них вывалилась ее печень. «Искренне рада нашему знакомству», — сказала она мужчине, сидевшему рядом, прикрывая печень руками, чтобы он не заметил. Но печень все равно проскальзывала между пальцев, просачивалась под ногти, и Морин понемногу пришла в отчаяние от того, что не может ее удержать. Официанты тем временем начали разносить блюда, накрытые серебряными колпаками.

Боли тем не менее она не чувствовала, по крайней мере ярко выраженной. Ее ощущения скорее напоминали ужас, вернее, приступ паники. Она овладела ею до такой степени, что даже кожу под волосами закололо. Как ей теперь вернуть печень в тело так, чтобы никто ничего не заподозрил, тем более что на животе не было никакого разрыва, через который можно было бы запихнуть ее обратно? Как Морин ни старалась высвободить пальцы, они прочно прилипли к печени; она попыталась помочь себе свободной рукой, но и та тут же приклеилась. Ей хотелось вскочить и завизжать во все горло, но она знала, что этого делать нельзя: надо сидеть тише воды ниже травы, тогда другие нипочем не догадаются, что она баюкает собственные внутренности.

Морин проснулась в четверть пятого вся в поту и включила ночник. Ей вспомнился и Гарольд в Эксетере, и тающие на глазах пенсионные накопления, и Рекс со своими гостинцами. И еще она подумала о тишине, которую не выметешь никакой метлой. Силы ее были на исходе.

Дождавшись рассвета, Морин поговорила с Дэвидом. Она призналась ему в том, что его отец идет к одной женщине, которую знал в прошлом, и сын ее выслушал.

— Мы с тобой не были знакомы с Куини Хеннесси, — сказала Морин. — Но она тоже работала на пивоварне. Занимала должность в бухгалтерии. Подозреваю, что она из породы старых дев. Очень одинокая.

Потом Морин напомнила Дэвиду, что очень любит его и ей бы очень хотелось, чтобы он ее навестил. Он сказал, что тоже этого хочет.

— Но что мне делать с Гарольдом, радость моя? — спросила Морин.

Он в точности обозначил проблему, постигшую его отца, и поторопил Морин с визитом к доктору. Он назвал своими именами те вещи, которые сама она боялась даже допустить.

— Но я же не могу никуда выйти, — возразила Морин. — Он может вернуться! Он вернется, а меня нет!

Дэвид рассмеялся. Ей показалось, чуть резковато, но ведь он никогда не стеснялся в выражениях. Выбор за ней. Можно сидеть дома и ждать неизвестно чего. А можно действовать. Морин представила, как Дэвид улыбается, и на ее глаза навернулись слезы. А потом он сообщил ей неожиданную подробность: он знал о Куини Хеннесси. Она была добрым человеком.

Морин ахнула:

— Но ты же ни разу не видел ее!

Дэвид признал, что это правда, зато неправда то, будто Морин никогда не встречалась с Куини. Та приходила однажды на Фоссбридж-роуд с запиской для Гарольда. И сказала, что это срочно.

Эти слова решили дело. Как только открылась клиника, Морин позвонила туда и записалась на прием к врачу.

Утреннее небо удивительной синевы исполосовали волнистые перья облаков, хотя лунный серпик все еще висел в кронах деревьев. Гарольд с радостью вновь шагал по шоссе. Из Эксетера он вышел в самую рань, прикупив в дорогу подержанный определитель диких растений и путеводитель по Великобритании. Их он вместе с подарками для Куини сложил в пластиковый пакет. Накануне он пополнил и теперь нес с собой запас воды и печенья, а также тюбик вазелина для ног, купленный по совету аптекаря. «Я мог бы предложить вам специальный крем, но не хочу тратить ваше время и деньги», — заверил продавец. Он же предупредил Гарольда и о неблагоприятном прогнозе погоды.

В городе Гарольд на время избавился от мыслей, но сейчас, вернувшись к земле, он вновь оказался на просторе, и череда образов свободно потекла в его сознании. Путешествуя пешком, он высвободил свое прошлое, которого всеми усилиями избегал целые двадцать лет, и теперь оно журчало и стремилось в его мозгу необузданным потоком, вырываясь из самых глубин души. Гарольд больше не мерил расстояния в милях. Он измерял их воспоминаниями.

Минуя садовые участки, он видел, как Морин в их огородике на Фоссбридж-роуд — в старой мужниной рубашке, с хвостиком на затылке, чтобы волосы не растрепались на ветру, с заляпанным грязью лицом — обихаживала побеги фасоли. Наткнувшись на пустую скорлупу птичьего яйца, он с душераздирающей нежностью вспоминал, какой хрупкой была головка у их новорожденного сына. Когда тишину прорезало глухое воронье карканье, Гарольд неожиданно перенесся в отрочество, когда, лежа в постели, услышал точно такой же крик, и его сердце зашлось от одиночества.

«Ты куда?» — спросил он маму. Он тогда уже перерос отца, но с удовольствием отмечал, что ей он все еще по плечо. Мама взяла чемодан и обмотала шею шелковым шарфом. Конец шарфа ниспадал ей на спину, словно волосы.

«Никуда», — ответила она, открывая входную дверь.

«Я с тобой. — Он взялся за ее шарф, за самые кисточки, чтобы она не заметила. Они были такие мягкие на ощупь. — Можно?»

«Не сходи с ума. Ты не пропадешь. Ты уже почти взрослый мужчина».

«Хочешь, расскажу анекдот?»

«Не сейчас, Гарольд. — Она высвободила шарф. — Ну что за глупости! — Она утерла глаза. — Я размазалась?»

«Ты красавица».

«Пожелай мне удачи». Она набрала в грудь воздуха, словно собираясь нырнуть, и вышла за порог.

Воспоминание было для него реальнее, чем земля под ногами. Гарольд как сейчас вспомнил ее мускусный запах. Увидел белесую пудру на мамином лице, зная, хотя дело было давнее, что, если бы она позволила чмокнуть себя в щеку, он ощутил бы на губах вкус алтейного суфле.

«Я решила предложить тебе эти для разнообразия, вдруг понравятся», — сказала однажды Куини. Она приподняла крышку небольшой жестянки, внутри которой оказались белые леденцовые квадратики в сахарной глазури. Гарольд, не отрываясь от руля, покачал головой. Алтейных леденцов Куини больше не приносила.

Солнечные лучи просачивались сквозь ветви деревьев, и молодые листочки, колыхаемые ветерком, блестели, будто фольга. В Брэмфорд-Спик стали попадаться соломенные крыши, а кирпичные дома из кремнисто-серых сделались по большей части красновато-рыжими. Стебли таволги, словно рукава, пригибались под тяжестью цветения, а почву тут и там прокалывали ростки живокости. С помощью определителя Гарольд распознал «бороду старика»[11], «олений язык»[12], смолевку, герань Роберта, «кукушкину пинту»[13], а также обнаружил, что звездчатые цветочки, чья красота прежде умилила его, называются лесными ветреницами. Вдохновленный новыми сведениями и с головой зарывшись в словарик растений, он прошел еще две с половиной мили до Торвертона. Вопреки предсказаниям аптекаря, дождь не начался, и Гарольд возблагодарил за это провидение.