Дети Дюны - Фрэнк Герберт

Когда все было кончено, Мюриз хлопнул в ладоши. Вошедшие слуги унесли тела в покои мертвых, где они смогут питаться своей водой.

Мюриз встал и посмотрел на сына, который, тяжело дыша, смотрел, как слуги выносят трупы казненных.

— Теперь ты мужчина, — сказал Мюриз. — Вода наших врагов будет питать рабов. Да, вот что еще, сын мой…

Ассан Тарик с готовностью обернулся и бросил взгляд на отца. На лице юноши появилась натянутая улыбка.

— Проповедник не должен знать об этом, — сказал Мюриз.

— Понимаю, отец.

— Ты хорошо это сделал. Те, кто становится на пути Шулоха, не должны жить.

— Все по твоему слову, отец.

— Тебе можно доверить важные дела, — промолвил Мюриз, — и я горжусь тобой.

Самый сложно устроенный человек может стать примитивным. В реальности это означает, что может измениться образ жизни этого человека. Старые ценности теряют свою силу, снижаясь до уровня окружающих растений и животных. Новое существование требует рабочих знаний о том, как функционирует все это сложное переплетенное множество — то, что именуется словом природа. Оно же требует уважения внутренней силы этой природной системы. Человек, приобретший такие рабочие знания с уважением, и называется примитивным. Конечно, верно и обратное — примитивный человек может стать сложным, но это сопровождается катастрофической психологической ломкой.

«Комментарии Лето», Харк аль-Ада

— Как мы можем быть столь уверены? — спросила Ганима. — Ведь это очень опасно.

— Но мы же все проверили, — возразил Лето.

— На этот раз все может быть по-другому. Что, если…

— Перед нами открыт только этот путь, — сказал Лето. — Согласись, что мы не можем пойти путем приема зелья.

Ганима в ответ только вздохнула. Ей не нравилась эта словесная пикировка, но она понимала, какая нужда давит на брата. Знала она и страшный источник собственного неприятия. Достаточно было одного взгляда на Алию, чтобы понять всю опасность внутреннего мира.

— Ну что? — спросил Лето. Ганима снова вздохнула.

Скрестив ноги, брат и сестра сидели в одном из своих потайных мест возле узкой расселины в скале, с которой отец и мать часто любовались заходом солнца в бледе. После ужина прошло два часа — предполагалось, что в это время близнецы занимаются телесными и духовными упражнениями. Сегодня брат и сестра решили поупражнять гибкость ума.

— Я попробую сделать это один, если ты откажешься помогать мне, — сказал Лето.

Ганима отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием рассматривать влажную перегородку расселины. Лето вперил взор в Пустыню.

Они говорили на языке столь древнем, что даже название его стерлось из памяти поколений. Язык придал их общению ту интимность, в которую не смог бы проникнуть ни один посторонний. Даже Алия, которая сумела каким-то образом избежать ловушек внутреннего мира, смогла бы понять в этом языке всего лишь несколько слов.

Лето вдохнул воздух, напоенный душным запахом фрименского пещерного сиетча, который существовал некогда в этом природном алькове. Гомон сиетча и влажная жара его уже давно исчезли, и брат с сестрой чувствовали от этого большое облегчение.

— Я согласна, что нам нужно руководство, — сказала Ганима. — Но если мы…

— Гани, нам нужно нечто большее чем руководство, нам нужна защита.

— Возможно, такой защиты просто не существует, — сестра взглянула брату в глаза, блестевшие хищным блеском. Глаза были полным контрастом безмятежным чертам спокойного лица.

— Нам надо любым способом избежать одержимости, — сказал Лето, при этом он использовал инфинитив древнего языка, форму строго нейтральную в залоге и времени, но очень активную в усилении значения.

Ганима верно истолковала слова брата.

— Мох'пвиум д'ми хиш паш мох'м ка, — ответила она. Вместилище моей души есть вместилище тысячи душ.

— И даже больше, — возразил Лето.

— Зная об опасности, можешь ей противостоять, — это было утверждение, а не вопрос.

— Вабун'к вабунат! — сказал он. — Поднимаясь, ты поднимаешься!

Лето чувствовал, что его выбор является очевидной необходимостью. Если уж делать это, то делать активно. Надо допустить прошлое в настоящее и направить его в будущее.

— Муриат, — тихо произнесла Ганима. — Это должно быть сделано с любовью.

— Конечно, — в знак согласия Лето взмахнул рукой. — Мы посоветуемся, как наши родители.

Ганима молчала, стараясь справиться с комом в горле. Повинуясь неясному инстинкту, она смотрела на юг, на сероватые силуэты дюн, готовые раствориться в вечерних закатных сумерках. Именно туда ушел отец на свою последнюю прогулку.

Лето смотрел со скалы вниз на зеленый оазис сиетча. Теперь, в сумерках, все было серым, но мальчик знал форму и цвета оазиса: медно-красные, золотистые, красные, желтые и рыжие окаймляли скалы по границе зеленых насаждений. За границей скал широким поясом раскинулись разлагающиеся остатки жизни Арракина, убитой привезенными неведомо откуда растениями и избытком воды. Теперь этот пояс был границей Пустыни. Ганима заговорила.

— Я готова, мы можем начинать.

— Да, будь все проклято! — он шагнул вперед, коснулся руки сестры, чтобы смягчить грубость. — Пожалуйста, Гани, спой песню. Мне будет легче.

Ганима подошла к брату, обняла его левой рукой за пояс, глубоко вдохнула и прочистила горло. Ясным и звонким голосом она запела песню, которую мать часто пела отцу:

Я отплачу тебе за тот подарок, что ты мне дал;

Я окроплю тебя сладкой водой.

Воцарится жизнь в этом тихом месте:

Любовь моя, ты будешь жить во дворце,

Враги твои обратятся в ничто.

Мы пройдем вместе тот путь,

Что проторила для нас любовь.

Я укажу тебе верный путь,

Ведь тот дворец — моя любовь к тебе…

Тишина Пустыни, в которой даже шепот казался криком, чистый голос Ганимы возымели магическое действие на Лето — мальчику показалось, что он погружается в неведомые глубины, становясь своим отцом, чья память расстилала перед его взором ковер прошлого бытия.

На краткий миг я должен стать Паулем, сказал себе Лето. — Рядом со мной не Гани; это моя возлюбленная Чани, чьи мудрые советы не раз спасали нас обоих.

Ганима, со своей стороны, с пугающей легкостью приняла маску своей матери. Женщинам такое перевоплощение дается легче, чем мужчинам, но таит гораздо большую опасность.

В голосе Ганимы появилась ласковая хрипотца.

— Посмотри туда, любимый!