Наследники Скорби - Алена Харитонова

— Ну… замялась Клёна, — не прям уж постоянно. Но первый день, окаянный, — лежит как подстреленный!

Выученица Клесха не выдержала и рассмеялась. Клёна сначала посмотрела на нее сердито, а потом неуверенно улыбнулась и через миг тоже звонко захохотала. Они смеялись долго, и это словно бы на короткий срок сняло с душ обеих гложущую обиду.

— У мамы судьба нелегкая, — потом сказала серьезно дочка Дарины. — Ее дядька в закуп отдал, когда родители умерли. Семья у них большая была, да и у дяди немалая. Вот он старших-то взял и свез в город. Маму к гончару в подмастерья. Сестер ее — в услужение в гостиные дома: полотеркой да судомойкой. Они в первый год сгинули — лихорадка весенняя задушила. Мама одна осталась. До пятнадцати лет работала, старалась, все жилы тянула, научилась даже горшки раскрашивать. А как закупная истекла, в деревню вернулась, но дядя сразу, чтобы лишний рот дома не держать, замуж ее отдал. Батя хороший, добрый был. Но у нас судьба горькая. Когда еще мама меня носила, умер он. Утоп. Без него она мыкалась. А потом однажды Клесх приехал. Говорила, увидел ее у ворот во вдовьем покрывале с кринкой в руках, и спрашивает, мол, молоком угостишь? У нас корова одна была. Только ей и кормились. А вот ему на что молоко? Ехал бы к старосте да упился у него, проклятый. Нет, к нам потащился!

Девочка простодушно досадовала, рассуждая о непонятном ей, но столь очевидном для Лесаны.

— Я мала была, того не помню, а может, у дядьев тогда гостила. А потом он уехал, а мама в снежник Эльхита родила. Нарочно его так назвала… Именем этаким, чтоб на отцово похоже было.

Клёна поджала губы и закончила:

— Нам без Клесха твоего так живется хорошо… Вот ну что он ездит? Всю душу вымотал…

Она легко говорила взрослые речи и взрослые слова, не понимая, впрочем, их смысла, который для Лесаны-то как раз был ясен. Остановился как-то крефф у пригожей вдовушки на несколько дней. Эка невидаль. А вдовушка прижила младенчика. Дело тоже, скажем, не диковинное. Другое чудн

о

: что крефф потом, когда снова в деревню попал, опять к вдовушке наведался и, увидев мальчонку, не сгинул вместе с утренним туманом прочь, а наоборот, остался.

Теперь Лесане многое стало ясно. Как сделалась ясна и обида Клёны, которая жалела мать и из-за этого так и не смогла принять бывающего наездами в доме мужчину. Девочка любила брата и хотела ему и себе настоящего отца — опору, защитника, а не такого, который раз в несколько месяцев только и наведывается.

Домой ягодницы вернулись к полудню, как раз к пробуждению креффа и обещанным блинам. Дарина долго и слишком старательно восхищалась удаче девушек, принесших два туеса клюквы. Лесана поняла: мать делает все, чтобы дочь не чувствовала себя лишней и обделенной лаской. Потому-то Клёне досталось немало похвал и ни одного попрека. Хотя и попрекать ее было не за что, уж очень серьезной, степенной и основательной она была.

Эльхит при отце вел себя смирно, а Клёна, полная спокойного достоинства, старалась быть приветливой и покладистой, но все равно это носило у нее какой-то оттенок суровости. Нет, ревности в сердце девочки не было. Но досада на Клесха, хоть и тщательно скрываемая, все еще жила у нее в душе. И Лесана знала: крефф прекрасно все понимает.

…Они пробыли в веси седмицу. За эти дни отоспались, отъелись, наставник все свободное время проводил с сыном, им было интересно друг с другом, и Клесх, судя по всему, не тяготился обществом мальчика, которого видел довольно редко, и который мог бы его сильно утомлять. Крефф давал Лесане полную свободу, ни в чем ее не стесняя и ничего не требуя. Словно не было в их жизни Цитадели, словно оба были обычными людьми, волею судеб вынужденными путешествовать и отдыхать вместе.

Уезжали они ранним утром. Клёна была весела, разговорчива, и только глядя на Лесану, грустнела. Они подружились. Настолько, насколько может подружиться наивно-рассудительный ребенок с девкой-воем.

Лесана боялась проводов, думала, вдруг Дарина начнет плакать, а в воздухе будет витать горькое предвестие разлуки. Нет. Хозяйка собрала странникам еды, наставляя Клесха, что, как и в какой черед лучше съесть, чтобы не испортилось. Она хлопотала, суетилась, забывая то одно, то другое, смеялась над собой и отвешивала легкие подзатыльники лезущему со всех сторон разом Эльхе…

Когда поклажа была собрана, а кони оседланы и взнузданы, пришел черед прощаться. Эльхит вдруг бесславно разревелся, размазывая по щекам слезы, и мигом посуровевшая Клёна увела его в избу, на прощанье помахав Лесане и отчиму рукой.

Дарина не проронила ни слезинки, не висела на шее, не причитала, не уговаривала, только обняла мужа перед воротами и сказала:

— Ты девочку береги, не обижай…

— Ее обидишь… — отмахнулся Клесх и рывком забросил себя в седло. Потом свесился, крепко поцеловал жену и произнес:

— Теперь к концу ветреня жди. Не раньше.

Она улыбнулась и кивнула:

— Хоть к концу ветреня, хоть к началу студенника… Езжай уж, а то скоро смеркается…

Он усмехнулся и направил коня со двора.

— Лесана, ты сердца не держи на него, — обернувшись к девушке, сказала совершенно неожиданное Дарина.

— За что? — опешила странница.

— Он никому ничего сроду не объясняет. Все молчком. Все исподволь. Недоверчивый. Но тому причин много. А зла он никогда не сделает. Ни зла, ни подлости. Мира в пути.

— Мира в дому, — отозвалась Лесана, потрясенно глядя на женщину.

Как угадала хозяйка маленького уютного дома, какие мысли, какие обиды снедали девушку все эти дни? Сие осталось тайной. Однако Лесана ехала из деревни, упрямо кусая губы и собираясь высказать Клесху всё, что накопилось в ней за эти дни.

* * *

— Ты говорил, Осененным не положено иметь семью и дом, — пересушенным хриплым голосом начала девушка, глядя на дорогу и не решаясь смотреть на креффа. — А сам, сам…

— Я говорил?

От прохладного удивления в его голосе послушница встрепенулась.

— Говорил!

Он вскинул брови.

— Не припомню такого…

— Тогда, в Башне…

— Я говорил о тебе и твоих друзьях. Растолковывал, почему вам лучше не водить близкой дружбы: вою, колдуну и лекарке. Я ни слова не сказал про семью.

Она захлопала глазами, силясь воскресить в памяти их разговор.

— Но ты… ты говорил потом, в другой уже раз, что ратоборцу не положено…

— Цитадель запрещает обережникам обрастать семьями, — спокойно сказал крефф. — Это вдалбливают выучам с первых дней послушания. Я никогда не говорил тебе, будто с этим согласен. Лишь предупреждал, что семья и дети для нас — тяжкое бремя.

Лесана открыла было рот, чтобы уличить его в лукавстве, но тут же снова закрыла, потому что поняла — уличать не в чем, Клесх и правда никогда не настаивал на том, что насельник Цитадели не должен иметь семьи и дома. Лишь известил об этом, как заведено, но наставлениями не донимал.