Любовь и Люсия - Барбара Картленд

— Я уже послал мистеру Джонсону шестерых матросов в помощь прислуге, милорд.

— Благодарю вас, капитан.

Маркиз повел Люсию в кают-компанию.

Едва войдя, девушка сразу отметила, что «Морской конек» не сравнить ни с одним кораблем из всех, которые она когда-либо видела прежде.

Яхта была богато украшена, а каждая каюта больше походила на английскую гостиную, нежели на корабельное помещение. На стенах висели прекрасные картины, иллюминаторы скрывались за занавесями, а диваны и кресла были обиты красивой зеленой материей.

Люсия огляделась, и маркиз, пристально посмотрев на нее, спросил.

— Ну, что скажете?

Девушка улыбнулась и ответила:

— А что тут говорить? Здесь очень красиво. Я не ожидала увидеть ничего подобного!

— А что вы ожидали?

— Что-нибудь суровое и аскетичное.

— Когда я обставлял каюту для гостей, я думал только о своих приглашенных.

Люсии показалось, что маркиз намекает на красивых женщин, с которыми о», вероятно, частенько встречался в этой комнате. При воспоминании о Франческе Росео, ее щеки заалели.

— Забудьте ее! — негромко произнес маркиз. — Эта глава моей жизни кончена; перевернем же пройденную страницу.

Люсия улыбнулась. Вдруг она изменилась в лице и воскликнула:

— Мы ведь должны прежде всего осмотреть вашу руку!

Что бы вы ни говорили, я думаю, она у вас уже начала болеть.

— Вы говорите точь-в-точь как моя нянюшка, — заметил маркиз. — Но если после этого вы перестанете ворчать на меня, пойдемте в мою каюту. Там вы проявите свои способности врачевания.

Увидев каюту маркиза, Люсия была сражена окончательно.

Каюта оказалась огромной и, по мнению Люсии, очень подходила хозяину корабля. Там стояла широкая кровать на четырех резных ножках — отец рассказывал Люсии, что кровать на корабле всегда была привилегией адмиралов и капитанов военных судов. Остальная мебель была прикреплена к стенам так, что даже самый сильный шторм не смог бы сдвинуть ее с места. Прекрасные картины художников-машинистов украшали каюту. Пол был устлан толстым ковром, в углах стояли два уютных глубоких кресла Пока Люсия осматривалась, маркиз снял свой габардиновый камзол Люсия вскрикнула — по рукаву белой льняной рубашки расползлось алое пятно.

Маркиз посмотрел на него те некоторым сожалением, развязал галстук и спустил с плеча рубашку:

— Когда переодевался, я не заметил, что рана кровоточит.

Люсия осмотрела глубокую царапину, оставленную острием стилета, пропоровшего рукав камзола у самого плеча. Рана была нескольких дюймов в длину, и девушка поняла, что, не помешай она Франческе, стилет вонзился бы маркизу в грудь.

Словно подумав о том же самом, маркиз спросил:

— Ну, что же вы будете делать?

— Могу ли я попросить немного бренди?

Маркиз удивленно поднял брови.

— Вы собираетесь выпить — или хотите предложить выпить мне?

— Ни то ни другое, — ответила девушка. — Я собираюсь промыть вам рану на случай, если в нее попала инфекция. Иначе вас может начать лихорадить.

— По-моему, вы пытаетесь запугать меня!

— Маменька всегда утверждала, что открытые раны представляют большую опасность, поэтому следует позаботиться о чистоте. На самом деле раны промывали бренди еще во время Трафальгарского сражения, но почему-то не делали это десятью годами позже при Ватерлоо.

— Можете презирать меня за глупость, — заметил маркиз, — но я снимаю шляпу перед вашими энциклопедическими познаниями.

Он подошел к постели и взял в руки стоявший подле нее колокольчик.

Раздался громкий звон, и через мгновение дверь каюты открылась.

— Входите, Эванс, — сказал маркиз камердинеру. — Мисс Бомон настаивает, чтобы я истратил свой лучший бренди на промывание раны.

— Раны, милорд? — переспросил Эванс. — Что случилось с вашей светлостью?

Маркиз улыбнулся.

Он знал, что Эванс не отлучался из дворца и наверняка был хорошо осведомлен о неподобающем поведении Франчески. От слуг ничего не возможно скрыть, и сверхзаботливый камердинер, должно быть, уже не раз успел ужаснуться тому, что какая-то женщина угрожала жизни его господина.

Когда маркиз отправился на яхту, Эванс плыл в другой гондоле вслед за ним.

Слуга укоризненно произнес:

— Вы не сказали мне, милорд, что хотите переодеться. Я был внизу и не поверил, что ваша светлость хочет уехать столь поспешно.

— Зря не поверили, — добродушно-насмешливо ответил маркиз. — Зато сейчас работа для вас найдется.

— Вижу, милорд, — заметил Эванс. — Мисс Бомон права: порез неприятный, его непременно надо промыть, не то ваша светлость подхватит лихорадку.

— Надеюсь, обойдется без этого, — улыбнулся маркиз.

Эванс достал из шкафчика бутылку бренди и налил немного в бокал.

Под чутким руководством Люсии он окунул в бренди чистый льняной платок и приложил его к ране.

Внезапная боль обожгла маркиза, но он, мужественно сжав губы, не проронил ни звука. Эванс тщательно промыл порез и повернулся к Люсии со словами:

— Пожелаете перевязать его светлость, мисс, или мне это сделать?

Маркиз был потрясен.

Впервые Эванс позволил постороннему человеку помогать заботиться о маркизе. Старый камердинер порой ревновал хозяина даже к другим слугам — и все же…

В глазах маркиза блеснула насмешливая искорка. Он догадался, что, проявляя вежливость по отношению к «новому увлечению» маркиза, Эванс выражает свое неудовольствие Франческой и ее поведением.

— Не могли бы вы сделать это? — смущенно попросила Люсия. — Я, конечно, могу наложить повязку, но уверена, что вы сделаете это гораздо лучше.

Маркиз отметил ее проницательность — ведь Эванс, погорячившись с необычным для него предложением, очень бы обиделся, прими Люсия его.

Он ловко перевязал руку — вначале наложил на рану льняную подушечку на случай, если начнется кровотечение вновь, а потом забинтовал, достаточно туго, чтобы повязка не могла соскочить, но не пережимая вену.

— Благодарю вас, Эванс, — сказал маркиз. — Я пока переодену рубашку, а вы покажите мисс Бомон ее каюту.

Думаю, удобнее всего ей будет в «Ватерлоо».

Название явно удивило Люсию, но маркиз не стал утруждать себя объяснениями, и она пошла вслед за камердинером по коридору к соседней двери.

Едва войдя, она поняла, почему каюту назвали в честь битвы, после которой маркиз получил награду за доблесть.

На стенах висели три картины — две изображали саму битву, а на третьей красовался портрет герцога Веллингтонского.