Дарители. Книга 3. Игра мудрецов - Екатерина Соболь

– Ваше высочество, вы мне жизнь спасли! Я не знаю, как выразить свои чувства, мое сердце переполнено! Несомненно одно: я навечно ваш должник и буду счастлив доказать свою преданность словом и делом. – Он встал, тут же сделав нормальное лицо. – Примерно так. Но поскольку тебя воспитывали не то волки, не то медведи, «спасибо» сойдет.

– Никогда не думал, что бабочки так свирепо защищают деревья, – пробормотал Генри.

– Видимо, способность образовывать Рой вернулась с волшебством, – сказал Эдвард, успокаивающе поглаживая коня, хотя тот, кажется, и так чувствовал себя прекрасно. – У животных, птиц и насекомых есть лишь искры разума, но если их виду или их земле угрожает что-то серьезное, они собираются вместе, и все эти искры сливаются в одну. Это и называется Рой. Он имеет разум, может общаться с людьми и наказывать преступников – и снова распадается, когда опасность миновала. Нам повезло, что ближе всех к месту твоего варварства оказались бабочки, а не ядовитые змеи.

Генри поднял ветку, которую уронил, когда на него напали. Она была теплой и по-прежнему светилась. Древесного сока на сломе не оказалось – ветка была совершенно сухой, будто отломили ее неделю назад. Генри хотел выбросить ее, но передумал и спрятал в карман куртки.

Эдвард тем временем полез обратно в седло, и Генри вынужден был признать, что соревноваться с ним в упрямстве сложнее, чем он надеялся.

– Ты не возражаешь, если мы отдохнем? Я немного устал, – через силу проговорил Генри, и Эдвард милостиво кивнул.

Генри надеялся, что они просто рухнут и заснут, но Эдвард зачем-то начал снимать с коня сумки, седло и упряжь, а потом намочил водой из фляги кусок ткани и принялся протирать коня.

– Воду лучше зря не расходовать. – Генри ткнул носком ботинка сухую, как пыль, землю. – Ручья поблизости точно нет.

– Снежок терпел тебя весь день. Еще немного хамства с твоей стороны, и, боюсь, к нам опять примчится Рой, на этот раз – из злобных коней, которых ты оскорбил в его лице, – невозмутимо ответил Эдвард.

Когда Генри, путаясь в ремнях, кое-как расседлал коня, Эдвард швырнул ему тряпку. Генри скрепя сердце полил ее водой и начал вытирать Снежка, стараясь держаться так, чтобы тот не смог дотянуться зубами до его руки. Но тот не пытался укусить – он понуро стоял, переминаясь с одной дрожащей ноги на другую, и Генри внезапно почувствовал что-то похожее на жалость. Он никогда не жалел взрослых зверей, только детенышей, оставшихся без родных, и, не зная, как это выразить, похлопал Снежка по носу. Тот посмотрел на Генри своим полубезумным взглядом и ткнулся носом в его ладонь.

– Есть просит, – сказал Эдвард. – Проверь свои богатые припасы, наверняка там что-нибудь для него найдется.

Сам он был занят тем, что скармливал черному коню яблоки, и Генри с трудом заставил себя сделать то же самое. Он с детства охотился на зверье и ел его. В том, чтобы кормить животное самому, было что-то неправильное.

– Ты что, на ночь его не привяжешь? – не поверил Генри, когда Эдвард расстелил на земле одеяло и сел, прислонившись спиной к дереву.

– Он уже привязан. Ко мне, – лениво ответил Эдвард, не открывая глаз. – Лошади – это друзья, не просто звери. Болдера я полжизни знаю. А Снежок младше, так что не уйдет, пока не ушел Болдер.

Речь его становилась все более невнятной, и под конец фразы Эдвард, кажется, просто вырубился от усталости – с тем же важным видом, с каким бодрствовал. Это было отлично: Генри наконец-то можно было не изображать, что ему все нипочем, и он со стоном растянулся во весь рост, уткнувшись лицом в землю. Вот только сон почему-то не шел – сколько Генри ни ворочался с одного бока на другой, сколько ни подкладывал под голову седло, узел с одеждой или куртку, ничего не помогало. Свет деревьев был мягким, убаюкивающим, даже кони уснули прямо стоя, опасности не было, вокруг ни зверя, ни птицы, но впервые в жизни Генри не мог заставить себя уснуть. Потом ему пришло в голову переместиться в дом Тиса и поспать там, на удобной кровати, но он побоялся: время в облачном доме идет быстрее, наверняка он не успеет вернуться к утру.

Генри бессмысленно смотрел в подсвеченную золотым сиянием темноту, пока она не начала светлеть. Когда первый луч рассвета тронул небо, Генри показалось, что поблизости захлопали птичьи крылья, но он не успел оглядеться – сон обрушился на него, как удар.

Проснулся он от того, что на лицо ему лили воду. Она попала в нос, Генри вдохнул и закашлялся, отплевываясь.

– Я уж думал, ты ноги протянул, – сказал Эдвард, убирая флягу. – Хотя вряд ли я бы от этой новости заплакал.

– Нечего расходовать воду, – прохрипел Генри. Судя по солнцу, он проспал меньше часа. – Мог просто ткнуть меня сапогом.

– Да я все ноги об тебя отбил. И руки. И сорвал голос. В спячку тебя, видимо, медведи учили впадать, – проворчал Эдвард и отошел, довольный собственной шуткой.

Под деревом он уже успел разложить еду и посуду – так, словно думал, что он все еще во дворце. Генри достал из своей сумки вяленое мясо и начал жевать, изо всех сил пытаясь держать глаза открытыми.

– Не мог бы ты отсесть подальше? – спросил Эдвард. – А то такое чувство, будто у меня над ухом дикий зверь раздирает добычу.

Генри уставился на него, не вынимая изо рта кусок мяса. Эдвард ел курицу ножом и вилкой, положив на колени тарелку и ткань с кружевным краем. Вот это действительно выглядело дико, и Генри сел с другой стороны дерева, чтобы не смотреть. Он догрыз мясо и заел его какими-то сушеными фруктами из дворца, поневоле прислушиваясь к тому, что происходит за спиной. Там было так тихо, что Генри высунул голову, чтобы убедиться, что Эдвард не сбежал, – но тот продолжал есть, только почему-то совершенно бесшумно. Увидев, что Генри таращится на него, Эдвард тут же скривился.

– Лицо вытри. Да не рукавом! – рявкнул он и, скомкав кружевную ткань у себя на коленях, швырнул ее в Генри.

Тот поймал ее на лету – и вдруг в голове его ярко, до боли, вспыхнуло слово, которого он никогда раньше не слышал.

– Салфетка, – выдохнул он.

Генри разглядел кусок ткани со всех сторон. Он никогда бы не поверил, что люди используют такую красоту за едой, но какое-то смутное воспоминание говорило ему: кружева – это не обязательно, салфетками пользуются не только богатые.

Забыв про еду, он крутил салфетку в руках, пока в голове не всплыло что-то еще. Он сложил ткань несколько раз, перегнул, вывернул – и получилось что-то вроде неуклюжего цветка с четырьмя лепестками.

– Вот это – зимняя звезда, – выдохнул он, поглаживая ткань.

Эдвард смотрел на него так, будто всерьез полагал, что Генри сошел с ума.

– Ну да, так складывают салфетки на Зимний день. В любом доме, насколько я знаю. Это традиция. Я понятия не имел, что у этого узла еще и название есть, – сдержанно проговорил Эдвард. – А теперь, может, перестанешь играть с салфеткой?

Генри не двинулся. У них с отцом не было салфеток, они не праздновали Зимний день, но он откуда-то знал то, чего не знал даже принц. «Тайна в твоем прошлом, – сказала Секретница. – Может быть, ты кого-то убил? Ты разрушитель, чего еще от тебя ждать?»