Ловец во ржи - Джером Дейвид Сэлинджер

вещи, к примеру, называла уборную «девочковой комнаткой,» а несчастного замухрышного кларнетиста Бадди Сингера она считала просто зверским музыкантом, когда он выступал вперед и делал пару ледяных пассажей. Кларнет его она называла «лакричной палочкой.» Ну и пошлятина. А другая уродина, Лаверна, считала себя очень остроумной. Она то и дело говорила мне позвонить отцу и спросить, чем он занят нынче вечером. То и дело спрашивала, не на свидании ли мой отец. Четыре раза спросила – до того остроумная. Старушка Бернис, блондинка, почти совсем ничего не говорила. Всякий раз, как я что-нибудь спрашивал у нее, она говорила: “Чего?» Это начинает раздражать с какого-то момента.

И вдруг, едва они все допили, все трое встали и сказали мне, что им пора спать. Сказали, что хотят встать пораньше, чтобы увидеть первое представление в Мюзик-холле Радио-сити. Я попробовал ненадолго удержать их, но они ни в какую. Так что мы распрощались и все такое. Я им сказал, что навещу их в Сиэтле как-нибудь, если окажусь там, но я в этом очень сомневаюсь. В смысле, что навещу их.

С сигаретами и всем прочим счет составил около тринадцати баксов. Я считаю, они могли хотя бы предложить оплатить выпивку, которую заказали до того, как я к ним подсел – я бы им, естественно, не позволил, но они хотя бы могли предложить. Но я не придал этому особого значения. Они были такими невежами и в таких унылых модных шляпах, и все такое. И еще эта их готовность встать пораньше, чтобы посмотреть первое представление в Мюзик-холле Радио-сити угнетала меня. Если кто-то, какая-нибудь девица в кошмарной шляпе, к примеру, проделывает весь путь до Нью-Йорка – из Сиэтла, штат Вашингтон, господи боже – и в итоге, встает пораньше, чтобы посмотреть первое, блин, представление в Мюзик-холле Радио-сити, это меня до того угнетает, что просто ужас. Я бы купил им троим еще сотню бокалов, только бы они мне этого не говорили.

Я ушел из “Лавандовой комнаты” довольно скоро после них. Все равно они закрывались, и оркестр уже давно замолчал. Между прочим, это такое место, в котором не чувствовать себя ужасно можно только если можно с кем-то хорошенько потанцевать, или если официант разрешает тебе покупать настоящую выпивку, а не просто колу. В целом мире нет такого ночного клуба, где можно долго высидеть, если ты не можешь хотя бы купить алкоголя и напиться. Или если ты не с какой-то девчонкой, от которой по-настоящему балдеешь.

11

Вдруг, по пути в вестибюль, мне на ум снова пришла старушка Джейн Галлахер. Пришла и не уходила. Я уселся в это блевотного цвета кресло в вестибюле и стал думать о ней и Стрэдлейтере, как они сидели в этой чертовой машине Эда Бэнки, и, хотя я был почти уверен, что старик Стрэдлейтер нефига ей не вставил – я знаю старушку Джейн, как свои пять пальцев, – она все равно никак не шла у меня из головы. Я знаю ее, как свои пять пальцев. Правда. То есть, помимо шашек, ей нравилась вся вообще легкая атлетика, и когда я узнал ее, мы все лето играли в теннис чуть не каждое утро и в гольф – чуть не каждый день. Я на самом деле узнал ее довольно близко. Не в смысле как-то физически или еще как-то – этого не было, – но мы все время виделись. Не всегда нужно нажимать на секс, чтобы узнать девушку.

А как я с ней познакомился: этот ее доберман-пинчер повадился приходить и облегчаться у нас на газоне, и моя мама очень раздражалась из-за этого. Она позвала маму Джейн и подняла жуткую вонь из-за этого. Моя мама может поднять жуткую вонищу из-за такой фигни. Потом было что: через пару дней я увидел, как Джейн лежит на животе возле бассейна, в клубе, и сказал ей привет. Я знал, что она живет в соседнем с нашим доме, но раньше никогда не говорил с ней, ничего такого. Только она в тот день, когда я сказал ей привет, смерила меня таким взглядом. Я из кожи вон лез, убеждая ее, что мне по барабану, где ее пес облегчается. Как по мне, так он мог бы делать это хоть в гостиной. Короче, после этого мы с Джейн подружились и все такое. Я сыграл с ней в гольф тем же вечером. Она посеяла восемь мячиков, я запомнил. Восемь. Я с ней намучился, пока научил хотя бы держать глаза открытыми, когда она замахивалась по мячику. Но я потрясающе улучшил ее игру. Я очень хороший гольфист. Если бы я сказал вам, во сколько ударов кончаю игру, вы бы мне наверно не поверили. Я как-то раз чуть не попал в одну короткометражку, но в последнюю минуту передумал. Я решил, что для того, кто ненавидит кино так, как я, это будет туфтой, если я дам засунуть себя в короткометражку.

Смешная она девчонка, старушка Джейн. Не могу сказать, что такая уж красавица в строгом смысле слова. Но я от нее балдею. Она как бы такая большеротая. То есть, когда она говорит и волнуется о чем-то, рот у нее как бы ходит ходуном во все стороны, губы и все такое. Сдохнуть можно. И она никогда его толком не закрывает, свой рот. Он у нее всегда чуть приоткрыт, особенно, когда она встает в стойку в гольфе или когда читает книжку. Она всегда читала – и очень хорошие книжки. Читала много стихов и всякого такого. Она – единственная, не считая моей родни, кому я вообще показывал бейсбольную перчатку Элли, со всеми стихами на ней. Джейн никогда не видела Элли, ничего такого, потому что она тем летом первый раз была в Мэне – раньше она ездила на Кейп-код, – но я довольно много рассказывал ей об Элли. Ее подобное увлекало.

Моей маме она не слишком нравится. То есть, мама всегда считала, что Джейн со своей мамой как бы смотрят на нее свысока или вроде того, когда не здоровались с ней. Моя мама часто видела их в деревне, потому что Джейн ездила на рынок с мамой в этом их кабриолете Ла-Саль[13]. Моя мама даже не считает Джейн хорошенькой. А я – да. Мне просто нравится, как она выглядит, вот и все.

Помню один такой вечер. Это был единственный раз, когда мы со старушкой Джейн чуть даже до