Шок-н-Шоу - Юлия Волкова

На лице у девушки промелькнуло что-то вроде испуга, и это обстоятельство не укрылось от внимания Алексея Викторовича. Но она удивительным образом справилась с волнением, изобразила радостную готовность и кивнула.

— С удовольствием, — воскликнула она, впрочем, изрядно стараясь. — Вам понравится. Там, конечно, лучше всего ночью гулять. У нас там телескоп стоит из самой Пулковской обсерватории. Можно на звезды глядеть. Это такая красотища! Простым глазом можно много звезд увидеть — это при ясной погоде если. А в телескоп их в сто раз больше. Представляете?

— Никогда не видел звезды в телескоп, — искренне признался Перепелкин. — Но думаю, все впереди. А там — на крыше, часто ребята гуляют?

— Да постоянно, — беспечно отозвалась Лена. — Вы увидите. Банок там из-под пива, мусора — куча. В телескоп всем интересно поглазеть. И вааще, на крыше посидеть, потискаться — так романтично… У нас примета — если свиданка на крыше, так точно после в койку полезут.

Алексей Викторович внутренне передернулся. Хоть он и не был красной девицей, но такие выражения его коробили.

— Лен, — произнес он доверительным баритоном, — что же получается? Моему коллеге Игорю Мушкину тоже кто-то назначил свидание на крыше?

— Вот это я не знаю, — в голосе Лены звучала готовность, но тонкий слух Перепелкина уловил в этой готовности нрочитость. — Но я точно знаю, что примерно в то время, когда ваш товарищ упал с крыши, там должна была находиться одна из наших артисток. И один наш артист.

— Да вы просто кладезь информации для следствия, — радостно произнес Перепелкин. — С вашего позволения, вы меня проводите на крышу, а по дороге все расскажете…

«Не верь дневному свету,

Не верь звезде ночей…»

Шекспир. «Гамлет», акт 2, сцена 2

На душе у Барчука было гадко. Так он не чувствовал себя давно. С тех пор, как пятнадцатилетним пацаном перепил у деда самогонки, а на следующий день безумно трещала голова и хотелось повеситься. Вот и сейчас тоже. И голова трещала, и повеситься хотелось. Кому расскажи — популярный артист, не бедный человек, принц богемной тусовки, один из «секс-символов» России и ближайших заграниц, любимец публики, особенно женской ее половины, повеситься хочет. Какого, спрашивается, ему рожна не хватает? «Такого рожна и не хватает, — сказал он себе, — что я не сволочь, не подлец и не проститутка. И за гроши не продавался, когда считал, что маячит перспектива окунуться в дерьмо. А что теперь? Эта перспектива уже нарисовалась или еще нет?»

После разговора в «ботаническом саду» Марфа позвала его к себе в номер. А потом — просто и буднично — в постель. И он пошел. И в номер, и в постель. Перед постелью была выпита бутылка виски. На трезвую голову Григорий даже прикоснуться к Марфе в эти дни не решился бы. Да и после выпитого им виски ей пришлось проявить инициативу, чтобы он начал вспоминать основы любовного искусства. Непостижимая все-таки женщина — Марфа. Барчук искренне ее не понимал. Несколько дней назад убили ее мужа. Ладно, она работу не забросила после этой трагедии. Но ведь не забросила она и других радостей жизни. «Может быть, я слишком консервативен, — думал Барчук. — Может быть, это глупый предрассудок — считать, что после смерти любимого супруга вдова должна быть безутешной и носить траур со всеми вытекающими отсюда последствиями. Может быть, Гертруда — вполне нормальная женщина, вопреки занудному морализаторству шекспироведов и моим замшелым взглядам».

Через некоторое время после мучительных раздумий за утренней чашкой кофе он признался себе, что на самом деле проблема заключалась вовсе не в Марфе. Проблема заключалась в нем, Грише Барчуке — сердцееде и жизнелюбе. Он был влюблен и не видел в ней ни малейшего изъяна — и когда она перед окружающими корчила злыдню, и когда, распустив шелковистые каштановые волосы, ласково-задумчиво смотрела на него, и когда жаловалась своим низким, грудным голосом на то, как трудно ей жить в гармонии с собой и миром, как жаждет она совершенства во всем, и как оно недостижимо… Пока Вениамин был жив, Григорий терзался нешуточной ревностью. Ему бы радоваться словам Марфы «на данном этапе своей жизни я сплю только с тобой», а он изнывал от тоски. Григорию было мало этого «сплю», мало было своей единственности в ее ночной жизни. Он хотел слышать «люблю». Но Марфа, словно угадывая его желание, не уставала каждый день, вернее, каждую ночь повторять: «Я люблю своего Веньку. Он не виноват, что мне с ним совершенно неинтересно заниматься сексом…» Ах, кому рассказать, но ведь Гриша однажды после очередной такой фразы молча возопил к Богу: «Господи, пусть со мной тоже будет неинтересно заниматься сексом, пусть я даже стану импотентом, только бы она меня полюбила!» Потом, конечно, он опомнился и сообразил, что слегка погорячился, и Богу об этом сказал, прости, мол, Боже, что-то меня сегодня не тда занесло, но ведь что было, то было!

Потом Вениамина убили. После его смерти Барчук пребывал в путаных чувствах. Он понимал, что ночное общение с Марфой теперь закончится надолго — нельзя оскорблять память покойного. Одновременно с этим пониманием надежда вспыхнула с яростной силой — теперь ничто не мешает ей сказать «люблю» ему. Пусть не сразу, пусть когда-нибудь. Ведь его нельзя не полюбить, ни одна женщина до сих пор не устояла против его мужественных чар. Но все складывалось вопреки представлениям Григория. Марфа и после смерти любимого супруга относилась к ночным встречам с Барчуком легко, а вот сердце ее по-прежнему принадлежало Вене Молочнику. Только теперь мертвому Вене…

Предыдущей ночью она отдалась ему с прежней силой страсти, а его мучило ужасное чувство вины. Перед мертвым и по-прежнему любимым ею Вениамином. Он до того измучился, что под утро увидел совершенно бредовый сон: они лежат с Марфой, обнявшись, а перед ними стоит улыбающийся Веня, смотрит на них добрым и совершенно безответным взглядом, а затем осеняет обнявшуюся парочку крестным знамением. Сон был подробен в своих мелочах и потому похож на явь — Барчук слышал скрип половиц под ногами Молочника, его тихое дыхание и, казалось, даже чувствует запах его пота. А проснувшись утром, Григорий понял, что давно ему не было так тошно.

В бар, где он пил свой утренний кофе, вошла Марфа.

— Головка бо-бо? — поинтересовалась она своим обычным «дневным» тоном — сухим и деловитым. — Что-то видок у тебя совсем не форматный. Сходил бы в сауну что ли, пока я беседы беседовать с гавриками буду.

— Угу… — слабо кивнул Барчук. — Мне сегодня твой Веня приснился.

— Ну и что? — пожала она плечами. — Мне он тоже приснился.

— Он нас благославлял, — сказал Барчук.

— Гриша, сходи в баню, — недовольно поморщилась она. — Ты сегодня очень-очень не в форме. Почему ты думаешь, если он нас перекрестил, то уж сразу и благословил?

Григорий опешил.

— Ты тоже это видела? — внезапно осипшим голосом спросил он. — Разве людям могут сниться одинаковые сны?

— Ну, приходят же людям одинаковые мысли в голову, — небрежно проговорила Марфа. — И не забывай, дух Вениамина еще не упокоился и имеет власть над живущими. Может быть, ему захотелось явиться нам во сне в одно и то же время.