Орина дома и в Потусторонье - Вероника Кунгурцева

Приспело время полоть огород — и Пелагея Ефремовна, имевшая, к сожалению, не четыре шивские руки, а всего только две женские, решила отправить на прополку старшую внучку. Дескать, как выполешь, Оринушка, всю травку — так кое-что от меня получишь. «А что?» — мигом заинтересовалась дурочка, но бабка навела тут такого туману, что Крошечке представилась говорящая немецкая кукла, ноги у которой сами собой переставляются, такая же, как у Нинки Глуховой, или… нет, наверно, они все вместе поедут в Город, кататься на каруселях, есть морожено и смотреть детское кино «Королевство кривых зеркал» или, или… да, конечно, скорей всего ей купят синюю, железную, почти что настоящую машину, такую, как у Надьки Коноваловой, с рулем и педалями, в которую садишься и едешь. Только гуси да куры с утками разлетаются по сторонам. Хорошо!

Укачанная такими видениями Крошечка помаленьку — грядку за грядкой — полола бескрайний огород. Но грядки — это сущие пустяки по сравнению с картофельным полем, которое уходит к горизонту, где живут уже татары. Хоть бабушка и наладила в помощь Крошечке старшую дочку продавщицы, семиклассницу Таню Потапову, — а та развлекала ее и себя, рассказывая английские истории, выцеженные из библиотечной книжки: про пеструю ленту, собаку на болоте и пляшущих человечков (Орина про себя решила никогда не ездить в Англию, где сплошные убийства, чтобы не стать очередной жертвой), — а горизонт все равно не хотел приближаться.

Сана, который обрел на прополке истинный покой, вальяжно покачивался в сиреневом глазке замысловатого картофельного цветка, который украсил бы любое бальное платье и орденом смотрелся бы на сукне кафтана, пока ему не подумалось, что он, на самом-то деле, вовсе не каторжник, а… самопишущее устройство! Книга, которая сама себя пишет!

Минута за минутой — строчка за строчкой, день за днем — страница за страницей, записываются в нем все деяния его подопечной. А после, когда запись кончится, его просто-напросто вставят в какое ни то устройство и прочтут всё, что написалось… Сана попытался восстановить прошедшие мгновения во всей их полновесности — но не сумел: что-то он, конечно, помнил, но чтобы вот так — миг за мигом — нет… И тогда Сана отклонил новую версию как несостоятельную. Впрочем, вполне возможно, что он просто не мог прочесть себя сам, тут требовался кто-то другой.

Дни шли за днями, а трава не кончалась, — уж и Таня, унеся с собой свои заветные детективные истории, убралась в пионерский лагерь, — и вот наконец обгоревший на солнце нос Крошечки уткнулся в забор, за которым полола траву Мазакия.

Орина напропалую понеслась к избе, чтобы получить обещанную награду. Бабушка Пелагея Ефремовна вышла для ревизии в прочищенный огород и, вырвав — для острастки — оставленные там и сям редкие былинки («Она опять выросла», — попыталась оправдаться Крошечка), сказала: «Ты, Орина, молодец!» — и вытащила из кармана фартука… шоколадку.

Хоть Крошечка и была разочарована, но виду не показала, развернула шоколадку — внутри зато была золотая фольга — и протянула: «Спаси-ибо». Тут в огород влетела Эмилия, заорала и затопала ногами — незастегнутый сандалик улетел в морковную грядку, отчего крикса раскричалась еще пуще, она требовала и себе точно такую же шоколадку: не больше и не меньше. Бабушка Пелагея сходила в магазин и купила еще один «Золотой якорь», который и опустила в карман младшей внучки. Тут уж дурочка Орина, обычно не дававшая воли слезам, расплакалась: захлебываясь, стала кричать, что она-то полола, она целых две недели полола, до самого горизонта дополола, а Милька-то ни единого дня не полола, ни одной травиночки не вы-по-ло-ла, и… и… и ей тоже — такую же — шоколадку?! А-а-а-а-а!

Вернулась мать — у старшеклассников шли страшные экзамены, Орине даже удалось побывать на одном, посидеть с учителями по эту сторону стола — и стала уговаривать Крошечку: дескать, ты ведь уже большая у меня, осенью в школу пойдешь, а Миля-то маленькая, ей уступать надо…

— И вообще, — грустно добавила Лилька, — не всегда получаешь то, что заслуживаешь. А иногда заслуженное тобой получают другие. Привыкай, Крошечка. И не плачь — мы с тобой скоро в Город поедем.

— А когда? — уткнувшись матери в подол, обронила Орина.

— Ну, вот как кончатся экзамены, пойду в отпуск — так и поедем.

О Городе у Крошечки были самые смутные представления, хотя как-то раз она все-таки побывала в нем: вначале приехали на станцию Агрыз, вез их все тот же Басурман, запряженный в двуколку, на облучке сидел дедушка Диомед. В Агрызе высадили бабушку Пелагею, за спиной которой висела котомка — бабка отправилась на торговлю, — а сами пошли к поезду. Но оказалось, что подобраться к нужному поезду не так-то просто… Чтобы попасть на него, требовалось перейти широкое поле, покрытое путаницей рельсов (верхами, по деревянному мосту, который был далеко в стороне, Лильке идти было лень). И вот не успели они дойти и до середины расчерченного стальными полосами вдоль и деревянными впоперек поля, где там и сям торчали низкие семафоры с налитыми кровью глазами, — как вдруг вдалеке, вопя как вепрь, показался тепловоз… Орина решила тут же повернуть назад (лучше бы сразу оказаться в избе), но мать поймала ее, уверяя, что поезд пойдет не по этому пути. Сана, высчитав, увидал, что как раз по этому… И ткнул Лильку носом в это открытие. Она шагнула со шпал, таща за собой упиравшуюся дочку — обе присели, сжавшись в комок, а набежавший поезд с зубовным скрежетом проскочил мимо, гипнотически приплясывая чугунными механизмами, которые находились под вагонами, помогая колесам двигаться и предлагая всем желающим познакомиться с ними поближе…

Потом они ехали в переполненном вагоне, и садиться нужно было справа, лучше у самого окошка, — потому что вездесущие мальчишки стали говорить, что скоро в этом окне появится учебный аэродром летной школы, где в ряд стоят — и даже могут взлететь — настоящие самолеты, а они, сглупив, сели слева, у самого прохода. И в подступивший решительный момент, когда мальчишки заорали: «Смотрите — „Як“, „Як-3“ летит!», Крошечка, как ни подпрыгивала, увидела только далекий паутинный промельк в окне спешащего поезда.

На полустанке «9-й километр» в поезд, среди прочих, подсели поселковые женщины, в их вагон — вдова Пекаря Нина Казанкина и жена смолокура — Кристина Проценко; мать показала Крошечке желтую дорогу, которая вьется по селу, поднимается на холм, а после-де через тайгу приведет к ним в Поселок. Да обратно-де мы тут и выйдем — пойдем домой по лесу.

В Городе Орина запомнила только вокзал — каменное здание с острой башней посредине и большими часами, по которым нельзя узнать время — потому что цифры там римские; и еще потрясший ее красный металлический автомат с надписью «Газированная вода», откуда льется лимонная газировка. Крошечка стояла бы тут вечность, дотягиваясь до прорези медной трехкопеечной монеткой и получая взамен волшебную воду, но мать — после того, как она выпила три стакана, — утащила ее прочь. Кажется, она все-таки каталась на каруселях и, может быть, даже ела эскимо, но и то и другое заслонил сильномогучий автомат, куда стекалась вся газировка мира.

…А пока что приехавший на выходные дядя Венка взял Орину на рыбалку — конечно, мать Крошечки и тетя Люция тоже пошли, зато Милю, которая своими криками могла погубить всю рыбу в Постолке, оставили дома.