Рабин, он и в Африке Гут - Алексей Лютый

– Что стоишь, как крокодил в порту, ленивый оборванец, – накинулся он на официанта. – Быстро убирай обломки, иначе быть тебе битым, еврейская морда.

Сеня, вспомнив, до чего может довести вмешательство в судьбу людей из прошлого, действительно, хотел оставить Навина в покое и не иметь никакого касательства к его личной жизни. Он и правда не хотел бить кабатчику в челюсть и уж меньше всего собирался выбивать тому зубы. Просто все само собой получилось. И на Иисуса бармен зря наехал, и еврейской мордой его не вовремя назвал, и пустые кружки никто убрать со стола не позаботился, а уж о том, чтобы сковать руки кинолога наручниками, даже и мысли ни у кого не было! Именно поэтому левая рука Рабиновича сама, без ведома хозяина, схватила кабатчика за грудки, а правая подняла со стола кружку и врезала ею наглецу по зубам. Тот выплюнул последние два клыка, остававшиеся во рту, заплакал и побежал жаловаться теще – несчастный кабатчик был сиротой! Обратно он вернулся еще и с синяком под глазом, но уже без слез.

– Оплачиваем ужин, – буркнул он, останавливаясь около ментов и буравя их абсолютно чумным взором. – С вас пять с половиной сиклей серебра по вавилонскому счету.

– Че-его?! – взревел от изумления Рабинович.

– И правда, чего это я? – оторопело заморгал глазами толстяк. – Блин, на целый сикль ошибся! Шесть с половиной сиклей, конечно же…

Сеня снова не сдержался и, вскочив с кресла, залепил кабатчику увесистую оплеуху. Тот затряс головой, словно бык, боднувший вместо тореадора статую Минину и Пожарскому. Несколько секунд кабатчик вращал глазами, а затем, на секунду сфокусировав взгляд на переносице, постепенно пришел в себя. Обведя взглядом ментов, не спускавших с него глаз, толстяк удивленно поинтересовался:

– Вы меня зачем-то звали?

– Вот, блин, классно у него теща «машется»! – восхищенно проговорил омоновец. – Всего-то разочек в глаз стукнула, и шарики у этого чукчи с роликов стряхнула. Вот бы ее к нам, в ОМОН, двери вышибать.

– Да, заткнись ты, болтало коровье, – отмахнулся от него Рабинович и посмотрел на кабатчика. – Звали, голубчик, звали. Нам нужно три комнаты для ночлега, по кувшину пива в каждый номер и свежее белье. Без блох и клопов. А то я их всех в банку переловлю и тебе в задницу черенком от лопаты затрамбую. Ясно? – кабатчик утвердительно кивнул головой. – А сейчас давай рассчитаемся за ужин. Только свою пургу дурацкую по поводу сиклей гнать перестань. Иначе сейчас без своего сикля окажешься, пойдешь в участок и будешь объяснять, почему наличную вавилонскую инвалюту к оплате принимаешь.

Толстяк кивнул, готовый согласиться со всем, что скажут российские менты, и, достав откуда-то из-под своей набедренной повязки папирусный свиток, начал читать:

– Дорогой пупсик, целую тебя в пупочек, – кабатчик зарделся. – Ах, извините. Это не то, – он снова начал рыться лапищей где-то в районе того самого, письменно оцелованного пупка. – Ага, вот. Мемфисский заменитель пива – двенадцать кружек…

Владелец трактира довольно долго зачитывал весь список, включающий в себя и побитую посуду, и поломанные столы с прилавком, и ставшие калеками скамейки. Не забыл он упомянуть и о собственной утрате – двух выбитых зубах! Сеня слушал его не перебивая. А когда хозяин кабака назвал итоговую цифру, Рабинович вкрадчиво проговорил:

– Я смотрю, у тебя с математикой все в порядке. Вот только с составлением прейскуранта существуют серьезные проблемы. Чувствуется отсутствие руки мастера. Но это дело поправимое. Сейчас я тебя научу, как правильно преподносить клиенту счет, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, и пастух домой пару окороков принес…

Сеня встал со скамьи, и кабатчик зажмурился, ожидая новой зуботычины. Однако ее не последовало. Вместо того чтобы применить для обучения дубинку, Рабинович неожиданно для друзей обнял толстяка за плечи (если точнее – сграбастал под мышку) и повел того в сторонку, что-то оживленно бормоча вполголоса. Все присутствующие в кабаке, в том числе и Нахор, застыли, ожидая развязки. А когда минут через пять после начала интимного разговора кабатчик отвязал от пояса кожаный кошель и высыпал в руку Рабиновича горсть серебряных кусочков, при этом радостно приплясывая, бородатый караван-баши не смог удержаться. Он встал с места и принялся аплодировать Сене. Следом за ним захлопали в ладоши и остальные члены каравана, устроив Рабиновичу, застенчиво раскланивающемуся, настоящую овацию. Нахор подошел к нему и, глядя снизу вверх, с надеждой произнес:

– Я тибе, уважаемый, пиросить не могу, но есили ты на-идешь для мине завтира минутку и поможешь пиродать товар, килянусь своими верблюдами, чистно отидам половину пирибыли! – караван-баши на мгновение задумался. – А-а, и диве трети за такой урок для тибе ни жалко! По рукам, а?

– Андрюша, ты к какому сроку завтра эликсир изготовить сможешь? – у Рабиновича плотоядно загорелись глаза.

– К вечеру, не раньше, – вздохнул криминалист. – Только смотри, Сеня, доиграешься. А то ты вечно куда-нибудь вступаешь. То в ДОСААФ, то в дерьмо.

– Не учи отца пеленки ныкать, – отмахнулся от него Рабинович и повернулся к ожидавшему ответа Нахору. – По рукам!

Оба мемфисских бизнесмена пожали друг другу руки. Данная процедура сопровождалась вокалом караванщиков, исполнивших народную персидскую песню «Ой, то ни вечор, то ни ве-ечо-о-ор…». После чего кабатчик притащил еще несколько кувшинов с вином (что особо обрадовало Жомова) за счет Нахора (что привело в восхищение Рабиновича). Лишь один Попов горестно вздохнул, всем своим видом давая понять, что наложил страшное проклятие на тот день, когда ему в руки попалась мерлиновская книга заклинаний. Впрочем, поповскую кручину тут же разогнали, поставив ему под нос целиком зажаренного барашка: сбылась мечта идиота!

Пиршество пошло на второй круг. А когда персы уже в четвертый раз подряд пили за «сделку века», заключенную между их боссом и российским кинологом, дверь в кабак открылась. Третий раз за вечер. Ожидая какого-нибудь очередного подвоха, пирующие замолчали, и в наступившей тишине в кабак зашли два седобородых старика, выглядевших практически идентично. Захмелевший Жомов принял их за близнецов и, покачав головой, поинтересовался:

– Блин, а как это их жены различают? Или она у них на всех четверых одна?

– Г-г-г… – не отвечая на такой риторический вопрос, заголосил первый из вошедших.

– Горе мне! – тут же на весь кабак перевел другой.

– Ф-ф-фа-ф-фа… – первый заткнулся и ткнул клюкой задремавшего во время этой речи напарника. Тот встрепенулся.

– Фараон велел гнать меня со двора! – с безмерной скорбью в голосе второй старик тут же досказал оборванную фразу. – Плачьте, люди, ибо нет больше на свете ни благородства, ни человеколюбия, ни копченых лягушачьих лапок!..

– Ну-у, началось, – кабатчик уронил кувшин с вином на пол и бессильно опустился на скамью.

– Кто это такие? – удивленно поинтересовался Сеня.

– Моисей с Аароном, – вместо толстяка ответил официант. – Великие еврейские борцы за равенство конфессий.