Самая хитрая рыба - Елена Михалкова

Но постепенно я убеждаюсь, что противная тетка была права. Дядя Женя добр и ласков с нами, детьми. С женой он превращается в другого человека. Ему не нужно, как мне, надевать для этого чужие вещи, – достаточно переступить порог.

– Стерва! Опять пила? К Гришке ходила пьяная? Ходила? Отвечай!!

Я стою за шкафом, задержав дыхание. Бестолочь, бестолочь! Не успела вовремя сбежать, заигралась Лелиными побрякушками.

– Не ходила я, котя! – плаксиво кричит Леля.

– Опять котя? Чтоб имена наши не путать, дура?

– Не смей со мной так обращаться! Я – актриса!

– Ты актриса, потому что я тебя такой сделал! – яростно цедит дядя Женя. – Без меня ты ничто! Блудливая овца!

Вечером я спросила у бабушки, что значит «блудливая». Бабушка ахнула и отчитала меня: не нужно брать из дедушкиного кабинета книги с верхней полки, в них всякая гадость понаписана!

Да только библиотека здесь ни при чем. Хотя спасибо, бабушка, что рассказала про верхнюю полку!

Дедушка сердиться не стал. Только посмотрел так пристально, что у меня сердце в пятки ушло.

– Где ты это слышала, Анюта?

– Не помню…

– Блудливая – значит «распутная». Так могут говорить о женщине, которая встречается с несколькими мужчинами одновременно.

«Или о женщине, которая изменяет мужу», – думаю я.

Смысл слова «изменяет» мне тоже не до конца ясен. Я смутно осознаю, что это что-то очень дурное. Наверное, Леля целуется с Черняевым. Фу! Ей ведь ужасно много лет!

11

Даже скандалы не могут отпугнуть меня от дачи Лагранских. Вещи встречают как давнюю знакомую; уверена, я знаю их лучше, чем владелица. В глубине ящика я отыскала белую пуховую шаль, пышную, как кремовая шапка на торте. Она обнимает меня за плечи и ласково гладит по щеке. «Леля давно про нее забыла, – думаю я. – Этой шали скучно лежать одной в ящике. Разве не говорит дедушка, что вещи должны служить по своему назначению, а не валяться без дела?»

У меня нет красивой одежды. Мама с папой считают, что думать о тряпках – это мещанство. «Надо украшать дух и тело! – учит мама. – А во что ты одета – это дело десятое. Тот, кому надо, разглядит и твой ум, и твой богатый внутренний мир».

Кому? Мне надо, мне! Сколько ни изворачиваюсь, не могу найти у себя ни ума, ни богатого внутреннего мира. Маме легко говорить! У нее есть красивые платья, хотя им до Лелиных – как воробью до жар-птицы… А я – пустое место. Шортики и маечка. Зимой – кусачая школьная форма, в которой вечно чешется спина.

Шаль лежит на плечах, как персидская кошка. В ней я не просто Анька-мелюзга, внучка знаменитого Ивана Давидовича Бережкова, а целая Анна Сергеевна: врач, исследователь Северного Полюса, спасительница сестры Ленина!

Но когда звенит будильник в Лелиной спальне, я со вздохом прячу шаль на место. И напоследок глажу ее, роняя слезы.

Позже я много раз возвращалась мысленно к этому дню. Один вопрос терзает меня: если бы я тогда украла шаль, случилось бы все то, что случилось? Лагранская вряд ли бы заметила ее исчезновение. К этому времени одна маленькая бутылочка превращается в две. А Леля из взбалмошной легкомысленной женщины превращается в неуравновешенное существо: то кричит, то хныкает; все делает немного слишком – слишком громко хохочет, слишком громко декламирует стихи, слишком сильно размахивает руками. Иногда мне кажется, она боится мужа. Но как можно бояться дядю Женю? Глупая, глупая Леля.

Мне нужно было взять эту несчастную шаль! Но я не была воровкой, я была домашней девочкой, которую пустили в сад наслаждений.

Укради я шаль, на этом бы все и закончилось.

12

Дедушка научил меня вести дневник. Я заношу в него повседневную чепуху: чем мы завтракали, кто приходил в гости… Самое ценное бумаге доверить нельзя.

Но если бы я вела записи, каждая была бы посвящена Лагранским.

«Дорогой дневник. Сегодня Леля расцарапала лицо дяде Жене, а он ударил ее по щеке».

«Дорогой дневник, они разбили духи. Все флаконы до единого. Какая же стояла вонь! Я пряталась в щели между стеной и шкафом – она закрыта шторой, туда они никогда не заглядывают. Стекло разбивалось, как будто вокруг стреляли, брызги летели повсюду. Майка провоняла и даже, кажется, трусы. Дедушка весь вечер принюхивался».

«Леля умеет визжать как дикая кошка».

13

К концу лета в дачном поселке появляется компания мальчишек лет девяти-десяти. Они приходят из соседней деревни, которая тоже называется Арефьево. Только деревня здесь уже сто лет, а дачи начали строить в тридцать девятом году.

Наши арефьевские безобидные: гоняют на велосипедах и играют с девчонками в казаки-разбойники. Взрослый пятнадцатилетний Петька, сын архитектора со смешной фамилией Мышаткин, учил меня бросать ножички, да так, что к августу я обыгрывала всех соседских пацанов.

А эти, новые, сбились в стаю, как мелкие дворняжки. И вместе стали опасны.

Они могут налететь сзади, толкнуть в спину и удрать: если и захочешь пожаловаться, не знаешь, на кого. Возле магазина, куда бабушка отправляет меня каждый день за свежим хлебом, они дожидаются, пока я выйду, и начинают кричать вслед гадости. «Обезьяна кривоногая! Дылда!» И еще что похуже. Бабушка всегда говорит: стыдно тем, кто обзывается. Но почему-то стыдно мне.

Я не боюсь их, мне только гадко и противно.

Целую неделю я терплю. Один раз на крики вышла продавщица обвела всех грозным взглядом и поинтересовалась, что тут происходит.

– Мы просто играем, тетя Люда! – ответил один, похожий на маленького Есенина.

Вид у него невиннее, чем у котенка. А ведь он обзывается злее всех и позавчера даже швырнул в меня землей.

– В красных и белых!

– Вы ее спросите, пусть скажет!

– Она сама просилась с нами!

Откуда-то они знают, что я не могу наябедничать взрослым.

– Ах, играете, – успокоилась тетя Люда. – Ну, играйте, играйте…

После этого случая мальчишки совсем озверели. Не знаю, отчего они пристают именно ко мне. Может, потому, что девчонки постарше ходят вместе, а я почти всегда одна.

«Дорогой дневник. Сегодня бабушка отправила меня за сахаром..»

То, что случилось потом, нельзя доверить дневнику.

У продавщицы на полке в большой коробке хранится колотый сахар. Бабушка держит в буфете маленькие щипчики, а у тети Люды на прилавке огромные кусачки размером с дедушкин секатор для деревьев, с которыми она управляется так ловко, что если попросить ее взвесить сто пятьдесят три грамма, с первого раза откусит с хрустом желто-белый кусок, небрежно бросит на весы, и качнувшаяся стрелка покажет ровно сто пятьдесят три, ни граммом больше, ни граммом меньше.