Тайна поместья Горсторп - Артур Конан Дойл

1883

По моему убеждению, родиться со скромным положением и самому пробивать себе дорогу не та участь, которая была предназначена мне природой. Иногда я с трудом верю, что двадцать лет моей жизни прошли за прилавком бакалейщика в лондонском Ист-Энде и что именно таким образом я приобрел благосостояние, независимость, а также поместье Горсторп. Взгляды мои консервативны, вкусы аристократически изысканны, душа моя с презрением отвергает вульгарность толпы. Мы, Д’Одды, уходим корнями в доисторические времена: это следует из того факта, что наше пришествие на британскую землю не упоминается ни одним солидным историком. Как подсказывает мне некий инстинкт, в моих жилах течет кровь крестоносца. Даже сейчас, по прошествии стольких веков, с моих уст иной раз само собой соскакивает: «Клянусь Святой Девой!» А еще я ощущаю, что, если бы того потребовали обстоятельства, я мог бы подняться на стременах и нанести неверному такой удар, скажем, жезлом, который бы его немало поразил.

Горсторп – феодальное поместье. Так, во всяком случае, говорилось в объявлении, в свое время привлекшем мое внимание. Это прилагательное весьма существенно повлияло на цену, а преимущества, приобретенные мной, оказались скорее сентиментального, нежели реального свойства. И все же мои силы укрепляет утешительная мысль, что над лестницей имеются бойницы, через которые я могу стрелять из лука, и что в моем распоряжении хитроумное устройство, позволяющее лить расплавленный свинец на головы нежданных гостей. Такие вещи сообразны с оригинальным складом моего ума, и я не жалею, что заплатил за них. Я горжусь зубчатыми стенами моего жилища и опоясывающей его открытой сточной канавой. Я горжусь опускающейся решеткой ворот, башней и цитаделью. Для вполне средневекового вида, до совершенной, так сказать, симметрической древности, моему приюту не хватает только одного – привидения.

Любой человек с консервативными представлениями о том, как надлежит обустраивать подобные сооружения, не может не быть разочарован таким недостатком. Что до меня, то я счел его особенно прискорбным, ибо с детства прилежно изучал потусторонний мир, в существование коего твердо верил. Я жадно поглощал книги о привидениях и, в конце концов, прочел едва ли не все написанное об этом предмете. Я выучил немецкий язык только лишь затем, чтобы проштудировать ученый труд о демонах. До сих пор во мне не ослабело то чувство, которое я испытывал ребенком, затаиваясь в темной комнате в надежде увидеть буку из рассказов моей няни. И я ощутил гордость, когда понял: привидение – это роскошь, но при моих нынешних средствах я могу себе ее позволить.

В объявлении о продаже поместья духи, сказать по правде, не упоминались, однако, осмотрев заплесневелые стены и темные коридоры, я счел наличие привидений само собой разумеющимся. Если видишь собачью конуру, то не спрашиваешь, есть ли собака, поэтому я решил, что жилище, столь подходящее для неупокоенных душ, попросту не может пустовать. Ведь, милостивые небеса, чего только здесь, наверное, не понаделало за сотни лет благородное семейство прежних владельцев! Неужто никто из старых хозяев не набрался храбрости прикончить свою любезную или совершить какой-либо иной шаг, необходимый для того, чтобы снабдить потомков фамильным привидением? Даже сейчас я не могу писать об этом без негодования.

Долгое время я не терял надежды. Стоило крысе пискнуть за обшивкой стены или капле дождя, просочившись сквозь крышу, упасть на пол чердака, меня охватывал неистовый трепет. Неужели, думалось мне, я наконец-таки напал на след чьей-то души, не обретшей покоя? Страха я не испытывал вовсе, хотя ночами обыкновенно посылал миссис Д’Одд, женщину крепкого и здорового ума, разузнать в чем дело, а сам, укрывшись с головой одеялом, предавался восторгу ожидания, увы, всегда напрасного. Причины подозрительных звуков неизменно оказывались столь абсурдно естественными и банальными, что даже самое пылкое воображение не могло сообщить им романтического очарования.

Я поневоле смирился бы с таким положением вещей, если бы не Джоррокс с фермы Хэвисток. Это грубый малый плотного телосложения и приземленных взглядов, знакомству с которым я обязан лишь тому независящему от меня обстоятельству, что его поля граничат с моими владениями. Так вот этот Джоррокс, при всей своей неспособности по достоинству оценить наследие старины, обладает самым что ни на есть настоящим привидением. Правда, оно не такое уж и древнее – бродит со времен правления короля Георга II, когда молодая леди перерезала себе горло, узнав о гибели возлюбленного в Деттингенском сражении[12]. И все-таки даже такой дух прибавляет дому респектабельности, особенно в сочетании с пятнами крови на полу. Джоррокс совершенно не сознает своего счастья: мне больно слышать, какими словами поминает он привидение. Ему невдомек, как я жажду тех стонов и полночных завываний, которые он описывает со столь неуместной неприязнью. Вот до чего доводят демократические порядки, позволяющие призракам покидать почтенных землевладельцев и, уничтожая всякие сословные различия, жить в полной безвестности под кровом простолюдинов.

Как бы то ни было, упорства мне не занимать. Иначе из той противоестественной для меня обстановки, в которой прошла первая половина моей жизни, я не поднялся бы до тех сфер, где мне и надлежит вращаться. Итак, я вознамерился непременно обеспечить себе привидение, но вот как это сделать, не было ясно ни мне, ни миссис Д’Одд. Из прочитанного я знал, что такие феномены обыкновенно возникают вследствие преступления. Если так, то какое преступление надлежало совершить и кому? Меня посетила безумная идея уговорить дворецкого Уоткинса ради славы нашего дома принести в жертву себя или кого-нибудь другого. За вознаграждение, разумеется. Я попробовал упомянуть об этом полушутя, но мое предложение, по-видимому, не произвело благоприятного впечатления ни на дворецкого, ни на других слуг. По крайней мере, я не знаю, чему еще приписать тот факт, что все они до единого в тот же день покинули поместье.

– Любимый, – сказала мне миссис Д’Одд однажды после ужина, когда я предавался унынию за бокалом гишпанского (моему сердцу милы старинные слова), – поговаривают, будто у Джорроксов опять появлялось их гадкое привидение и даже что-то бормотало.

– Ну и пускай себе бормочет, – ответил я безучастно.

Миссис Д’Одд взяла несколько аккордов на своем верджинеле[13] и задумчиво поглядела в огонь.

– Вот что я скажу тебе, Арджентайн, – произнесла она, назвав меня тем ласкательным именем, которым мы заменяем имя Сайлас, – мы должны выписать себе привидение из Лондона.

– Что за идиотические речи, Матильда? – сурово отозвался я. – Кто возьмется нам его доставить?