Айвенго. Квентин Дорвард - Вальтер Скотт

совсем обезумел, а теперь так нализался, что у него последние мозги отшибло.

Несчастный синдик с отчаянием взглянул на Квентина, видимо не зная, на что решиться. Дорвард, не пропустивший ни слова из предыдущего разговора, был также сильно взволнован; но, понимая, что теперь все зависит от его присутствия духа и от того, насколько ему удастся ободрить Павийона, он заговорил решительным тоном, как человек, имеющий право голоса в обсуждаемом вопросе.

– Мне стыдно за вас, господин Павийон, – сказал он, – что вы колеблетесь, как поступить в этом случае. Смело идите к Гийому де ла Марку и требуйте свободного выхода из замка для себя, для вашего адъютанта, оруженосца и дочери! Он не имеет никакого права держать вас в плену.

– Для меня и моего адъютанта, то есть Петера, хотите вы сказать?.. Прекрасно. Но кто же… какой же еще оруженосец?

– Да хоть бы я, – был смелый ответ.

– Вы?.. – протянул смущенным тоном толстяк. – Но разве вы не посланец французского короля?

– Ну да, посланец, но только данное мне поручение относится к льежским гражданам. Никто о нем не знает, и я могу сообщить о нем только в Льеже. Если Гийому де ла Марку станет известно, кто я, он непременно вступит со мной в переговоры и еще, чего доброго, задержит меня… Нет, вы должны вывести меня из замка, а для этого вам придется выдать меня за вашего оруженосца.

– Ладно… Оруженосец так оруженосец. Но вы еще, кажется, упоминали о моей дочери? Надеюсь, что в настоящую минуту она преспокойно сидит себе дома… Желал бы я… от всей души желал бы того же самого ее отцу!

– Вот эта дама, – поспешил перебить Квентин, – будет называть вас отцом, пока мы здесь, в этом замке.

– О, не только пока мы в замке, а всегда… всю мою жизнь! – воскликнула графиня, бросаясь к ногам горожанина и обнимая его колени. – Всю мою жизнь, каждый день я буду чтить и любить вас, молиться за вас, как дочь за отца, только помогите мне в моем ужасном положении! Сжальтесь надо мной! Представьте себе вашу дочь у ног чужого человека, молящую спасти ей жизнь и честь… Только представьте себе эту картину, и вы не откажете мне в помощи, какую вы хотели бы, чтобы другой оказал ей!

– А знаешь, Петер, право, мне кажется, что эта хорошенькая девочка немножко смахивает на нашу Трудхен, – сказал добрый бюргер, растроганный этой мольбой. – Я это сразу заметил. А этот смелый молодчик, который за словом в карман не лезет, – ни дать ни взять жених моей Трудхен. Готов побиться об заклад, что тут дело нечисто: уж верно, и любовь замешалась… И грех нам не помочь им, Петеркин.

– И грех, и стыд, – ответил растроганный Петер, утирая глаза рукавом своей куртки, ибо, при всем своем самомнении, это был самый добродушный фламандец.

– Ну, так и быть, пусть будет моей дочкой, – сказал Павийон, – только она должна хорошенько укутаться в свою черную шелковую вуаль… И если среди наших молодцов-кожевников не найдется верных парней, чтобы защитить дочку своего синдика, значит они не стоят той кожи, над которой трудятся. Однако постойте… ведь нам придется отвечать на вопросы. Что я отвечу, если меня спросят, каким образом моя дочь попала сюда?

– А таким же точно образом, каким попала сюда половина всего женского населения Льежа, провожавшая нас до самого замка, – ответил Петеркин. – По той простой причине, что бабы всегда суют свой нос туда, где их не спрашивают. Только ваша Трудхен увлеклась чуточку больше других… вот и все!

– Прекрасно сказано, – подхватил Квентин. – Будьте же мужественны, последуйте этому мудрому совету, почтенный Павийон, и вы без всякого для себя ущерба совершите благороднейший поступок, какой только совершался со времен Карла Великого!.. А вы, сударыня, завернитесь поплотней вот в эту вуаль (в комнате было разбросано много принадлежностей дамского туалета) и ничего не бойтесь. Еще несколько минут – и вы будете на свободе и в безопасности… Вперед, сударь, смелее вперед! – добавил он, обращаясь к Павийону.

– Постойте минутку, я и забыл! Этот де ла Марк сущий дьявол, настоящий вепрь как по виду, так и по характеру. Что, если эта молодая дама – одна из графинь де Круа и он ее узнает? Что тогда будет? Даже подумать страшно!

– Но неужели же, если бы я действительно была одной из этих несчастных, – воскликнула Изабелла, делая движение, чтобы снова упасть к ногам синдика, – неужели вы бросили бы меня на верную гибель? Ах, зачем я не ваша дочь, не дочь бедняка-горожанина!

– Не бедняка, совсем не бедняка, сударыня! У нас водятся денежки, – заметил толстяк.

– Простите, простите меня, благородный сеньор… – начала было несчастная девушка.

– Вот уж не благородный и никак не сеньор, – перебил ее синдик, – а просто-напросто льежский бюргер, уплачивающий по своим счетам наличными денежками. Впрочем, это не идет к делу. Ладно, графиня вы, нет ли, а я вам помогу.

– Вы обязаны ей помочь, будь она хоть герцогиня, – проворчал Петеркин, – потому что вы дали ей слово!

– Верно, Петер! Что верно, то верно, – сказал синдик. – Никогда не следует забывать нашу голландскую поговорку: «Тот не мужчина, кто не держит своего слова». А теперь вперед и за дело! Надо распрощаться с Гийомом де ла Марком… Но… право, я сам не знаю почему… при одной мысли об этом меня бросает в дрожь… Ох, как бы я был счастлив, если бы можно было обойтись без этой церемонии!

– Но раз в вашем распоряжении есть вооруженные люди, не лучше ли попытаться силой пробить себе путь? – спросил Квентин.

Однако Павийон и его советчик в один голос закричали, что не годится нападать на союзников, и каждый добавил от себя несколько замечаний по поводу безрассудства подобного предложения; все это вполне убедило Квентина, что с такими товарищами было бы по меньшей мере рискованно пускаться на какое-нибудь смелое предприятие. Итак, было решено идти в большой зал, где, как говорили, пировал Дикий Арденнский Вепрь, и требовать у него свободного пропуска для льежского синдика и его свиты; требование как будто вполне разумное, на которое не могло быть отказа. Тем не менее почтенный бюргер то и дело вздыхал, поглядывая на своих спутников, и наконец, обратившись к своему верному Петеркину, заметил:

– Вот что значит иметь слишком храброе и чувствительное сердце! Увы, Петеркин, как много я претерпел за свою храбрость и человеколюбие и как дорого придется мне еще поплатиться за мои добродетели, прежде чем Господь Бог выведет нас из этого проклятого Шонвальдского замка!

Когда они проходили двором, все еще заваленным мертвецами и умирающими, Квентин, который вел Изабеллу, старался поддержать ее и ободрить среди этих страшных сцен, нашептывая ей слова утешения и напоминая, что теперь все зависит от ее присутствия духа и мужества.

– От меня ничего не зависит, – ответила графиня, – я надеюсь на вас, только