Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин

Во время всего допроса Ладейников, спрашивая, тут же заносил в протокол вопросы и быстро, почти дословно, записывал ответы Яновского. Яновский это видел, а поэтому старался каждое слово своего ответа обдумать — он знал, что, как и при первом допросе, который был не таким подробным и нервным, ему снова придется расписаться внизу, под каждой страницей протокола.

В плане допроса, составленном им еще вчера, Ладейников наметил задать Яновскому еще один существенный вопрос, от которого тот может ускользнуть, потому что, кроме Валерия, письмо его к матери в Одессу никто не читал. А там, в этом письме, как сообщил в своих показаниях Валерий, было такое, от чего может потерять самообладание человек твердокаменной воли.

Ладейников рассчитывал на то, что теперь, на третьем часу допроса, психологически сломленный, неоднократно загнанный в тупик и обличенный в ложных показаниях Яновский не должен лгать: несколько раз предупрежденный следователем об ответственности за дачу ложных показаний, он был напуган и теперь был убежден, что только чистосердечные показания могут настроить Ладейникова на линию объективного ведения следствия.

— Скажите, а письмо матери в Одессу, в котором вы сообщаете ей, что сразу же после защиты диссертации вы подаете на развод со своей теперешней женой и вступаете в брак с дочкой вашего научного руководителя профессора Верхоянского, — когда вы это письмо послали матери?

Яновский, словно от удара в лоб, отшатнулся назад. Побагровевшее лицо его исказило выражение страха и возмущения.

— Кто вам дал право перехватывать личные письма?! Это нарушение конституции!..

— Пока здесь, гражданин Яновский, спрашиваю я, а вы — отвечаете. Повторяю вопрос: когда вы отправили это письмо матери в Одессу?

— Если вы осмелились вскрыть мое письмо, то потрудитесь взглянуть на штемпели почтовых отделений, где оно принято и куда оно было отправлено. Это проще, чем нарушить право переписки.

«Пусть думает, что письмо его перехвачено и вскрыто, — решил Ладейников. — Иначе он станет отрицать свои намерения развестись с женой и скроет планы женитьбы на теперешней любовнице. Изворотлив, каналья».

— Почему вы решили развестись с женой? — в лоб спросил Ладейников.

— У нас с ней уже давно идут принципиальные разногласия во взглядах на жизнь. Это проявилось на втором году нашего супружества.

— Арест Валерия ускорил ваше решение?

— Да!

— Полагаете, что судимость сына жены помешает нашей карьере, о чем вы пишете в своем письме матери? Не так ли?

— Да, я писал матери об этом.

Вопросы и ответы Яновского Ладейников скрупулезно записывал. Успевал. Яновский видел, как быстро и уверенно бегала шариковая ручка по разграфленным страницам протокольных бланков, отчего его тревога с каждой минутой нарастала, и временами ему казалось, что он попал в какую–то невидимую вязкую паутину, обволакивающую его и давящую все сильнее и сильнее.

— А теперь, гражданин Яновский, скажите, не смогу ли я познакомиться с главой вашей диссертации, в которой вы, не называя Валерия Воронцова по фамилии, берете его как прототипа и рисуете его как несчастного молодого человека, обманутого матерью–блудницей, как юношу, совершившего тягчайшее преступление, за которое его ждет суровое наказание?

— Есть у меня черновой вариант этой подглавки, но ее еще не читал мой научный руководитель. Более того, он даже не знает, что она мною написана.

— Она что, эта подглавка, написана по горячим следам, после того как Валерий Воронцов узнал, что летчик–испытатель, похороненный на смоленском кладбище, не является его отцом, или значительно позже?

— Она написана гораздо позже, когда Валерий сидел в тюрьме, — стараясь скрыть волнение, ответил Яновский. — Чтобы не было строгого документализма, я не назвал фамилию Валерия. Вместо смоленского кладбища, как было на самом деле в жизни, я действие перенес на кладбище в Воронеже.

— А вы вели беседу с Валерием, когда он находился в изоляторе на Матросской тишине?

— Нет, беседы с ним в изоляторе я не вел и не имел права вести этих бесед, так как он находился там под стражей.

— А в диссертации вы об этом пишете.

— Сделал это для убедительности. И не считал это запретным.

— А вы допускали мысль, что при защите вашей диссертации на заседании ученого совета будут присутствовать ваша жена и Валерий?

Яновский долго молчал. Было видно, что он смертельно устал.

— Жена — может быть. Валерия моя диссертация никогда не интересовала.

— Но в этой главе вы выводите свою супругу чуть ли не дамой легкого поведения. Вы допускали, что этим наветом вы смогли бы ее публично оклеветать, оскорбить и тем самым причинить ей боль и обречь на страдания? Ведь она глубоко больной человек.

— Этот раздел диссертации я запланировал, когда она была совершенно здорова.

— А как же тюрьма Валерия, о которой вы пишете в этом разделе? Ведь когда с вашей женой случился инфаркт, Валерий еще не был в тюрьме. В этих показаниях у вас явные противоречия. Глава написана вами, если судить по материалу в ней, уже после того, как Валерий был заключен в изолятор, а жена ваша лежала в палате реанимации. Вы согласны со мной?

— Да… Кажется, так. — Голова Яновского клонилась все ниже и ниже. Было видно, что мысленно он молил об одном — скорей бы кончалась эта мучительная следственная процедура. Под тяжестью вопросов, которые следователь методично вешал на него гирями, он словно оседал, горбился и уже не казался Ладейникову тем красавцем мужчиной в элегантном сером костюме, который около трех часов назад вошел в его кабинет с видом независимым и выражением на лице, преисполненным достоинства и значительности.

— Вы устали? — участливо спросил Ладейников.

— Да… Я очень устал, — вяло проговорил Яновский.

— Хотите курить?

— Но здесь же нельзя.

Ладейников пододвинул на край стола сигареты:

— Курите.

Оба, выдерживая минуту тягостного молчания, закурили. Яновский, склонив голову, ждал очередного вопроса, а Ладейников не спешил его задавать. Он прикидывал: наступил ли момент, когда он предложит Яновскому сделать то, во имя чего он так упорно вел неторопливую наступательную атаку, бомбардируя его вопросами, которых тот не ожидал, и время от времени напоминая ему 181–ю статью Уголовного кодекса, наказывающую за дачу ложных показаний. За свою многолетнюю следовательскую практику Ладейников твердо убедился, что неоднократное напоминание этой статьи, под которой допрашиваемый подписывается перед началом допроса, всегда срабатывало безошибочно и действовало на обнаженные нервы подследственного как прикосновение к ним раскаленного предмета.

— А теперь я