Господа офицеры - Борис Васильев

Варя жила в Бухаресте одна: Хомяков уехал за Дунай ревизовать свои перевалочные склады. Скучать было некогда: Роман Трифонович оставил на нее деловую переписку, а Числова ввела в местное общество. Приглашения на вечера, балы, концерты и званые обеды ожидали Варю ежедневно, но она никуда не выезжала, вежливо отговариваясь занятостью.

А занята она была в основном собственными мыслями. Поняв, что любит Хомякова и радостно ужаснувшись открытию, Варя могла думать только о нем и о себе. И чем больше думала, тем все чаще представлялась ей его увесистая походка, его привычка расставлять локти за столом, его манера цыкать зубом, когда он задумывался. «Да люблю ли я? — все чаще приходило ей в голову. — Когда любят, то любят все, любят идеально, не замечая недостатков. Значит, что же, увлечение? Потеряла голову как тогда, в саду, когда умерла мама?..» Она постоянно растравляла себя сомнениями, и чем дольше не было Хомякова, тем обоснованней казались ей эти сомнения.

Появился Роман Трифонович внезапно. Варя этому не удивилась: Хомяков часто поступал неожиданно. Удивилась она его безулыбчивому лицу и — самой себе, ощутив вдруг, как начинают исчезать взлелеянные одиночеством мысли.

— Что-то случилось? Не отмалчивайтесь, Роман Трифонович.

— Случилось, Варвара Ивановна, — Хомяков улыбнулся одними глазами. — Не знаю, что и рассказывать-то сперва: дела или…

— Дела, — сказала Варя, прекрасно зная, что для него дело — цель, игра, азарт, весь смысл жизни.

— Вот за это и ценю, — серьезно сказал он. — Верно выбрала, не по-дамски: мы — люди практические, с остальным и обождать можно, — он помолчал. — Хотя… Хотя тоже — новость.

Последнее слово произнес весомо, со значением, но Варю царапнула грубоватая его похвала, и она сухо повторила:

— Так что же с делом?

— С делом? — Роман Трифонович зло усмехнулся. — Наградил господь компаньонами: то ли прохвосты, то ли дураки — не разобрался еще. Муку, интендантством забракованную, по дешевке скупили, и пошло то гнилье через мои поставки. Хорошо, я вовремя спохватился. Приехал к Гартингу: что, мол, за сделка такая? Он мне было про выгоду, а я: «Это ж даже не для купца — для разносчика ярославского выгода: продал гнилье да и подавай бог ноги. А мы — поставщики, нам кредит важнее прибыли!»

— Исправили?

— Вернул, амбары запечатал, — он вздохнул. — Ах, Варвара Ивановна, когда же Россия наша считать-то обучится? А может, мы народ, вообще к арифметике не способный? К науке способный, к художествам, к словесности, к войне очень даже способный, а считать — пусть себе немцы считают, так, что ли?

«Рисуется, — неприязненно подумала Варя, уже не вслушиваясь, что именно он говорит. — Ах, зачем же, зачем? Так неуклюже… Он невоспитан. Груб и невоспитан…»

— …а без Числовой я — нуль. Интендантство, пройдохи эти, жулье в мундирах шагу мне ступить не дадут, а я миллионы вложил. Коли выйду из дела, так нищим останусь: вот они, кандалы-то мои, Варенька.

«Вот что его заботит, — уже с грустью продолжала думать Варя. — Он даже не спросил, как я жила тут, как чувствую себя. Даже не спросил! Его интересуют только деньги, одни деньги. Какая пошлость!..»

— …мне кредиты нужны, оборот, размах — я ведь не в сундук прибыль складывать собираюсь, я ее России стократно верну. Сейчас мужик из деревни валом валит, с хлеба на квас перебивается, а я ему работу дам, заработок, жилье. Я его труд бессмысленный осмысленным сделаю на пользу обществу и отечеству на славу.

«Он не то говорит, — вдруг поняла она. — Нет, нет, не то! И не рисуется вовсе, а — не решается. Что-то случилось, и он просто не решается».

— Я не верю, что это уж так тревожит вас, Роман Трифонович, — неожиданно перебила она, почувствовав, как гулко забилось сердце. — Не с этим вы пришли, и не это у вас на душе. Так скажите же наконец правду, как бы горька она ни была.

Глаза Хомякова, доселе напряженные, сухие, занятые чем-то внутренним и отсутствующие для нее, внезапно заволоклись прежним влажным блеском. Он улыбнулся ей вроде бы даже с облегчением, закурил сигару, походил по комнате, размышляя. Варя ждала, с удивлением ощущая, что в ней нет больше никакой тревоги, что новость, которую он скажет, касается их обоих, а значит, они разделят ее пополам, на равных. Роман Трифонович отложил сигару, сел рядом и взял ее за руку.

— Не по нутру мне слово, которое скажу тебе сейчас. Один раз скажу, не повторю никогда, но верь, слово это на всю жизнь сказано. — Он помолчал, нахмурился, сказал строго, почти сурово: — Полюбил я тебя, Варвара, крепко полюбил, никогда такого со мной не случалось.

Он замолчал, продолжая держать ее руку в своей, и Варя начала краснеть.

— Понравилась ты мне в Смоленске еще, — так же серьезно продолжал он. — Сильно понравилась, а думы — хошь прощай, хошь не прощай. — думы насчет тебя дурные были. Купить я тебя хотел. Вы наших девок покупали да продавали, вот и мне вздумалось.

— Отомстить? — спросила она, невольно улыбнувшись.

— Рассчитаться, — жестко поправил он. — Показать, к кому сила-то ныне переходит, кто кого теперь купить может. Скверные думы были, дурные, а приехала ты, и — поверишь ли — позабыл обо всем. Ни разу ни к кому такого не испытывал, ни разу слова того, какое тебе сказал, не говорил никому и не скажу, даже тебе больше не скажу, — он помолчал. — Вот, все выложил, сама далее решай. Ничего меж нами не было, спокойно уехать можешь, если хочешь.

Вопрос был задан прямо, хоть и не прозвучал вопросом. Варя поняла его, поняла, что никуда не хочет уезжать, но сказала:

— Я подумаю.

— А замуж пойдешь за меня?

Варя напряженно смотрела на него. Он ждал, заглядывая в глаза, даже требовательно сжал руку.

— Молчишь, и на том спасибо. — Отошел к окну, сказал, помолчав: — На похороны я еду, Варвара. Вернусь сразу, на дела сославшись, а ты к тому времени и решишь.

Варя встала, глядя расширенными, почти испуганными глазами. Он шагнул к ней и впервые крепко поцеловал в губы.

3

Болгарские дружины стояли биваком южнее Казанлыка. По-прежнему кавалерийские отряды Гурко громили соседние гарнизоны, по-прежнему бесчинствовали башибузуки, по-прежнему казаки гонялись за ними, блюдя клятву бандитов в плен не брать.

Однако так продолжалось недолго. Все чаще южный ветер приносил запах гари, по ночам багровыми сполохами играли облака, а вскоре дошли черные, застилавшие утреннее небо клубы дыма и появились первые беженцы. Разутые, раздетые, голодные и до ужаса напуганные, они вперебой рассказывали о вдруг появившейся неисчислимой вражеской армии под командованием Сулеймана-паши.

Проверив сообщения беженцев разведкой, Гурко немедленно собрал военный совет. Как всегда молча выслушав соображения генералов, сообщил свое решение: выдвинувшись на линию Эски-Загра — Ени-Загра, закрыть армии Сулеймана путь к Хаинкиойскому и Шипкинскому перевалам. Четырем дружинам Болгарского ополчения выпала на долю Эски-Загра. «Стара-Загора», как упорно называли ее болгары, не признававшие турецких наименований родных городов.