Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Андрей Анатольевич Посняков

Жрец был спокоен и благостен – все было сделано так, как и должно быть, как надо, как угодно великим богам.

Еще одна жертва опустилась на дно силосной ямы…

Вытерев руки и нож, Йомантас достал из сумки заранее приготовленную одежду, переоделся, бросив окровавленные вещи все в ту же яму… Конечно, лучше было бы сжечь, но… Покуда сойдет и так. Верные псы никого сюда не пустят. Ну, а для надежности… Для надежности – завтра.

Назавтра литовец пригнала на ферму КамАЗ. Целый самосвал песка. Показал шоферу:

– Вон, в ту яму сыпь. Сможешь?

– Как скажешь, хозяин…

Сделав свое дело, водитель – средних лет узбек, а может, таджик – пересчитал деньги и, довольно крякнув, уехал, на прощанье пригласив обращаться еще – мало ли, возникнет такая надобность.

– Обязательно!

Раздавив ногой заранее приготовленную лягушку, Йомантас быстро прочел заклинание на отвод глаз и довольно потер руки. Уж теперь-то водила и не вспомнит, куда дел этот чертов песок! Правда, заклинание действовало недолго. Впрочем, жрец вовсе не собирался сидеть в поселке до осени. Максимум – август. А лучше – еще раньше уехать. Он даже не дернулся сменить место жительства – зачем? Про Верку можно сказать, что уехала. Да никто и не спросит, тем более что недолго уже осталось. А подыскивать другое жилье – зря время терять!

– Дуй, ветер! Шумите, деревья! Радуйся, лес! О, Земине, мать сыра земля, ты только взгляни на этих ублюдков! Они думают, что причиняют мне боль!

Привязанная к огромному пыточному колесу, великая жрица Сауле, преданная и проданная юным земгальским криве, смеялась прямо в глаза крестоносцам!

Стройное нагое тело ее, покрытое кровавыми ранами, изгибалось все больше и больше, так, что, казалось, и не было сил терпеть… Однако – были!

– Жалкие людишки! Примите мое презрение!

Один из священников в длинной черной рясе обескураженно взглянул на палачей:

– Что же, она совсем не чувствует боли?

– Она ж ведьма, святой отец!

– Ну да, это так. Теперь любой может убедиться… А ну-ка, пожгите ее! Огня, огня!

Палач тукнул пылающим факелом в грудь жрицы… Запахло паленым мясом… Сауле расхохоталась еще громче:

– Ничего у вас не выйдет, вестники тьмы! Дуй, ветер!

– Да она издевается! – вышел из себя обычно выдержанный священник, орденский брат. – Все, хватит шуток, колесуйте ее…

Тело несчастной жрицы изогнулось еще больше… еще… еще…

– Сгинь, пропади, проклятая ведьма!

– Шумите, деревья!

– Да вы только посмотрите… – священник перекрестился в страхе и махнул рукой. – Снимите ее с колеса… На костер! Дрова, надеюсь, готовы?

– Еще вчера! – похвалился здоровущий, голый по пояс, палач. – Хорошие, сырые дрова.

– Почему сырые?

– Чтоб колдунья дольше помучилась, святой отец!

– Мучилась? – священник покачал головою. – Думаю, это не тот случай. Тащите сухих!

Во дворе замка жарко запылал костер.

– Радуйся… лес…

Тело ведьмы вспыхнуло и очень скоро превратилось в обугленную головешку, которая уже ничего не смогла говорить.

Солнце клонилось к вечеру. Расходились зеваки…

– Ну вот и все… – потерев руки, священник зябко поежился и приказал развеять пепел колдуньи по ветру. – Долго же мы искали эту чертову ведьму!

– Не хотите ли выпить, святой отец? – подойдя, предложил комтур, риттер Эрих фон Валленберг. Честно говоря, ему было искренне жаль эту красивую женщину… Впрочем, во всем виновата сама! Ей же предлагали покаяться, отречься от старых богов… Пытали три дня – время было подумать…

– Выпить? А, пожалуй, любезнейший брат! Такое дело сделали!

Князь проснулся в поту! Выбрался из шалаша, да приказал слуге принести воды… и долго пил прямо из котелка, обуянный невиданной жаждой.

– Не спится, княже?

Боярин Гюрята Степанович Собакин тоже не спал этой ночью – сидел у костра, думал…

Все комтурство Швеллин было предано огню и мечу! Пылали деревни, поля и луга… Все было объято пожаром! Вот только замок крестоносцы смогли потушить – справились. Зато теперь не скоро оправятся – и поделом!

Нынче остался один переход – и дома. А там… Там посчитаемся с предателем тиуном!

Вспомнив Анемподиста, боярин грязно выругался и сплюнул. Еще вечером он имел долгую беседу с сыскным парнем Кольшей. Весьма познавательную беседу, надо сказать. Ничего, скоро уже и дома… Жаль, воевода Дормидонт погиб, сгинул в болоте… гад! Теперь уж его не достанешь…

– А? – напившись, Довмонт отрешенно взглянул на боярина и уселся рядом, поближе к костру. Пожаловался: – Сон дурацкий привиделся. Огонь… кровь… собаки… И какое-то знакомое женское лицо… Да, Господи – Сауле! Солнышко… Как же так? Неужели… И еще та, другая… – прикрыв глаза, князь невольно поморщился. – Просто кусок кровавого мяса… Зачем же он ее так? Впрочем, там, в будущем – что-то можно попытаться исправить… Оно же еще не наступило! Что же касается Сауле, неужели – все?

– Говорю, Кольше сыскному уступлю Тошку… Коль уж просил… – Гюрята Степанович самолично подбросил в костер дровишек. – Пущай с родителями сговаривается, а через год-другой и свадьба… А, княже?

– Свадьба – это хорошо, – отвлекся от недобрых мыслей Довмонт.

– Только девку расхолопить бы надо…

– Так это ж – твоя!

– Моя-то моя… Но надо ж по закону…

– По закону – поможем!

– А может, и не расхолопливать… Там поглядим.

– Э-э! – князь наконец уловил смысл беседы. – Ты моего сыскного-то к себе в холопы не сватай, а!

Глава 11

Сыскной человек Кирилл Осетров объявился в Ромашково вместе с группой мелких торговцев всякой всячиной – офеней. Компания образовалась – дюжина человек, наняли лодку, а потом – короба-котомки на плечи, да пешочком. Вот уже с неделю стояло вёдро, солнышко баловало летним теплом – чего бы и не идти-то? Офени – мужики молодые, здоровые, что им эти короба? А в коробах тех всего много, того, что в хозяйствах крестьянских не делают, не производят. Серебряные колечки, витые браслетики цветного стекла, самые простые ножи, крашеное плотно, разноцветные ленты – девичья радость, а еще – деревянные расписные игрушки, свистульки из глины, нитки, иголки, наперстки… Много чего. Только у всех товар одинаковый. Потому вместе не ходили – как пристали к берегу, разошлись. Кто – парой, а кто – как вот Кирилл – в одиночестве. Первым и сказал – пойду, мол, в Ромашково. Никто и не возражал – идти-то далеконько. Лишь посмеивались про себя: и охота же ноги мять, когда и куда ближе тоговлишку сладить можно. Народ-то все опытный, хаживали уже по деревням не раз, многие заказы несли… и сыскного кой о чем попросили:

– Не в службу, а в дружбу, мил человеце! Коль ты в Ромашково, уважь, иголки Карасевой Марфе, вдове, передай, она уж за них заплатила. Там, где живет – спросишь.

– Инда, давайте, передам, – Осетров, конечно, не отказал, улыбнулся. – Иголки-то, чай, не уклад, не железные крицы!

Все и расхохотались.

– Да-а, чай, крицы-то на плечах далеко не утащишь!

Так вот и разошлись.

Кирилл шагал споро, лишь пару раз присаживался отдохнуть, да перекусил слегка прихваченным из дому рыбником. Супруга пекла – вкусно.

Углядели сыскного