Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Да вот ведь и журнал «Октябрь», которым П. (с трехлетним перерывом) руководил с 1931 года до самой смерти, тоже, при всем уважении, воспринимался — в сравнении с «Новым миром» и «Знаменем» — как чуть-чуть второразрядный, а с образованием СП РСФСР в 1958 году и вовсе приобрел статус республиканского, а отнюдь не общесоюзного.

Был, конечно, способ вырваться, пусть и на время, к громкой карьере и казенной славе, которым воспользовались иные, ничуть не более, чем П., одаренные сочинители, то есть занять, как тогда говорили, активную жизненную позицию: идти по головам собратьев, рубить их налево и направо, всяко демонстрируя верноподданичество не только в художественных, так сказать, сочинениях, но и в литературном, общественном поведении.

Иные, но не П. Человек со всячинкой, в котором, — говорит В. Огнев, — «как ни в ком из писателей старшего поколения, жил дух русского купца с его размашистой самоуверенностью, малограмотной отвагой и пресловутой „широтой“ русской души»[2242], палачом и предателем по натуре он все-таки не был, а значит, и первым учеником в общей для всех школе жизни становиться не захотел — ни в расстрельные 30-е годы, ни в пору истребления безродных космополитов, ни уже в 50-е, когда истинные намерения властей предержащих были неясны даже им самим. Что надо, конечно, подписывал, что требовали, разумеется, в своем журнале печатал, но особой ретивостью не отличился, кажется, ни разу. «Я, — вспоминает работавший у него заместителем В. Фролов, — ни разу не слышал от него слова критики Сталина или же его восхваления. Эта тема у нас негласно была как бы в запрете»[2243]. И прошлое не защищал, и от прошлого не отказывался — хвалить здесь особо не за что, но отметки стоит.

Как стоит отметки и то, что в самый разгар травли критиков-космополитов П., преодолевая сопротивление редколлегии, предложил самому безродному из безродных и отовсюду выброшенному Ю. Юзовскому печататься именно в «Октябре».

Вот и скажите после этого — каков Панферов? — пишет рассказавший эту историю С. Алешин. — Ну, не дано ему было судьбой стать хорошим писателем. Хотел, работал, мучился, но не получилось, что, впрочем, не поколебало веру Панферова в себя. Повторяю, его вины тут нет. Но зато в решительные и трудные минуты умел вести себя достойно. Не каждому дано[2244].

И не каждому дано, вернувшись в 1957 году после трехлетней (и глупейшей, добавим) опалы[2245] в свой журнал, попытаться сделать его органом «консолидации литературных сил», уже тогда раздробленных на прогрессистов-«фрондеров» и сталинистов-«гужеедов». Так что надежды гужеедов («<…> Панферов опять стал во главе „Октября“ — это положительно: хоть один русский журнал будет», — 17 августа прокомментировал эту новость И. Шевцов в письме С. Сергееву-Ценскому[2246]) не сбылись. И хотя, конечно, в журнале у П. по-прежнему продолжали печататься органически родственные ему С. Бабаевский, А. Первенцев, Г. Коновалов, главный редактор — то ли сделав усилие над собою, то ли из интереса ко всему живому — открыл двери и для К. Паустовского, В. Пановой, Э. Казакевича, Ю. Казакова, даже для Е. Евтушенко и Б. Ахмадулиной.

Конечно, соседство Бабаевского и Ахмадулиной на одних страницах, как и вообще консолидация по-панферовски, у сегодняшнего читателя вызовет лишь недоуменную улыбку и снисходительно-иронического отношения к писаниям самого Федора Ивановича отнюдь не поправит.

Однако, проходя по улицам П. в Москве, Волгограде и Донецке или проплывая по Волге и Каме на теплоходе «Ф. И. Панферов», почему бы нам иногда не вспоминать и это?

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Правда, 1986; Бруски: В 2 т. М.: Вече, 2012; Волга — матушка река: В 2 т. М.: Вече, 2018.

Лит.: Федор Панферов: Воспоминания друзей. М.: Сов. писатель, 1977; Панферов А. Мой старший брат. М.: Московский рабочий, 1980; То же. Саратов: Приволжское изд-во, 1986.

Панченко Николай Васильевич (1924–2005)

Дважды контуженный и тяжело раненный в годы войны, П. закончил Калужский учительский институт (1949) и Высшую партийную школу (1953). Был журналистом, возглавлял областную комсомольскую газету «Молодой ленинец», работал на заводе, затем в Калужском издательстве. И всю жизнь писал стихи, так что уже после выхода первых книг «Теплынь» (1958) и «Лирическое наступление» (1960) критики уверенно заговорили и о несомненности его поэтического дарования, и об устойчивости его нравственной позиции.

Эту репутацию подтвердили и позднейшие публикации поэта, многие из которых либо с трудом проходили сквозь цензурное сито, либо на десятилетия застревали в этом сите. Однако — так бывает в истории литературы, — называя имя П., исследователи Оттепели чаще вспоминают не его книги (очень, повторимся, достойные), но альманах «Тарусские страницы» (Калуга, 1961), одним из инициаторов и членом редколлегии которого он был.

И дело здесь сладилось почти случайно. На даче, которую Б. Балтер снимал в Тарусе, в июле 1960 года состоялся знаменательный разговор К. Паустовского с П. и прозаиком В. Кобликовым, работавшими редакторами в Калужском книжном издательстве.

Перебивая один другого, они, — рассказывает Г. Корнилова, — поведали нам новость: у них в издательстве сняли тираж Марка Твена. Осталась неиспользованная бумага…

— И мы решили… — продолжал Кобликов.

— Мы подумали, — подхватил Панченко, — что нужно немедленно издать вашу книгу, Константин Георгиевич!

Паустовский с минуту молчал. Потом, легко хлопнув ладонью по столешнице, очень решительно объявил:

— Нет! Мы издадим другую книгу! Сборник прозы и стихов молодых авторов! Ведь практически он у меня уже собран…[2247]

Работа над альманахом шла быстро, весело, что называется, обща. И не без хитростей, конечно. Так, в ответ на начальственное распоряжение «дать очерки о наших маяках — о тружениках-тарусянах»[2248], три требуемых очерка написала не кто-нибудь, а Н. Мандельштам (под прозрачным псевдонимом Н. Яковлева), и еще два предложила Ф. Вигдорова. И более того.

Вместо, — пишет Д. Быков, — включенных в альманах рассказов Юрия Казакова Панченко показал в обкоме (где выпуск альманаха курировали и одобряли) три других, послабей и попроходимей. «Школяра» не показывал вообще — для демонстрации в обкоме Окуджава представил другую прозу, набросок будущей детской повести «Фронт приходит к нам», задуманной еще в Калуге. Правда, в обкоме на художества составителей смотрели сквозь пальцы — что страшного могут протащить в областной альманах? Кто его заметит, несмотря на участие молодых столичных знаменитостей? Глядишь, еще и похвалят за остроту…[2249]

Местное начальство, говоря нынешним языком, лопухнулось. К середине ноября 1961 года из запланированного тиража в 75 тысяч экземпляров отпечатали первые тридцать. И уже 23 декабря областная партийная газета «Знамя» обнаружила в альманахе «забвение принципов партийности в литературе, безыдейность, эстетски-объективистский взгляд на жизнь, натуралистическое копирование отрицательных явлений действительности…»[2250] И в тот же