Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

— Но почему? Почему коротко? Почему осторожно?

— Это такая замечательная вещь. Кто же захочет поделиться с другими столь важной информацией? Теперь я вижу, что мы вас недооценили. И очень сожалею.

— И правильно делаешь, — сердито сказал Мартин. — Я считал тебя своим другом.

— Другом, конечно, но даже среди друзей…

— Но ты собирался рассказать о БСС.

— Но это так, ерунда. Об этом известно многим. Очень просто, как только поймешь.

— Рад слышать. А как вы продвигаетесь с лекарствами?

— Медленно, но кое-что нам удалось. Нам нужно еще многое узнать.

— Ну так спрашивай…

9

Томас вопросительно посмотрел на Мартина.

— Ты хочешь сказать, Джей, что народ Эйнштейна понятия не имеет о лекарствах? Они знакомы с химией, но не изобрели лекарства?

— Ну, все не так просто, — возразил Мартин. — У них есть одно качество. Их тела священны. Тело — храм души. Эйнштейн не произнес этих слов — такова моя интерпретация, — но тела для них табу, и они стараются к ним не прикасаться.

— В таком случае, если они попытаются продавать лекарства, непременно возникнут проблемы.

— Наверное. Но с Эйнштейном и его друзьями все обстоит иначе. Насколько я понял, элитарная группировка занимает в обществе главенствующее положение и презрительно относится ко всем остальным, не разделяя суеверий большинства. Они охотно нарушают традиционные предрассудки и готовы испытывать все новое. Однако сила прежних верований велика — вот почему никому не пришло в голову изобрести лекарства.

— И они хотят, чтобы ты рассказал о лекарствах?

— Ждут с нетерпением. И испытывают странное волнение. Словно знают, что поступают неправильно, но все равно идут вперед. Тем не менее я могу рассказать им лишь об общих принципах действия различных препаратов. Детали они должны проработать сами, в соответствии со своей спецификой. Сегодня я им поведал все, что мог. Теперь мне необходимо изучить теорию медицины, чтобы дать им нечто большее. Полагаю, что найду необходимый материал в библиотеке.

— Несомненно, — кивнул Томас.

— Но в какой-то момент я едва не потерял Эйнштейна: когда сказал ему, что для развития медицины им потребуется изучить свои тела.

— А поскольку тела священны…

Мартин кивнул.

— Да, ты правильно понял. В ответ на вопрос Эйнштейна, как можно изучить свои тела, я объяснил ему, что такое анатомирование. И вот тогда-то мне и показалось, что я зашел слишком далеко. Он получил много больше знаний, чем ему требовалось на самом деле, и ему это совсем не понравилось. Но он повел себя как мужчина; ему удалось себя перебороть и смириться с совершенно новым подходом. Мне показалось, что по сути своей Эйнштейн — натура увлекающаяся. Уж если он чем-то заинтересовался, то идет до самого конца.

— Как ты думаешь, сородичи Эйнштейна его поддержат?

— Я не уверен, Пол. Но мне кажется, что да. Он начал философствовать, когда я задал ему прямой вопрос. Наверное, пытался уговорить самого себя. И пока он рассуждал, я размышлял о том, сколько еще подобных табу мы можем иметь сами. Наши табу тоже не позволяют взглянуть на ряд идей свежим взглядом. Мы столкнулись с продвинутой культурой, смело глядящей в будущее, однако у них остались древние предрассудки, уходящие корнями в первобытные времена, — и эти предрассудки помешали им развивать медицину.

— История развития нашей медицины не слишком отличается, — заметил Томас. — Человечеству пришлось отбросить немало суеверий, прежде чем оно стало терпимо относиться к искусству целителей.

— Наверное, — согласился Мартин. — Но, черт возьми, мне все это ужасно нравится. Если Эйнштейн пойдет дальше — а мне кажется, что так и будет, — мы принесем им немалую пользу. Как я уже говорил вчера, мы перестали быть мальчишками-бойскаутами и начали платить по счетам. Видишь ли, до сих пор я даже не догадывался, что они постепенно, шаг за шагом, пытались украсть у меня секреты медицины.

— Подозреваю, что мы делаем нечто похожее, — проворчал Томас. — Вероятно, в ряде случаев мы, боясь их напугать, действуем слишком осторожно: соблюдаем корректность, стараемся не задавать прямых вопросов. Вероятно, это связано с комплексом неполноценности, вызванным благоговением перед удивительными достижениями других цивилизаций. Если нам удастся провернуть еще пару сделок, подобных медицине, мы избавимся от комплексов. И будем наравне со всеми.

— Я никак не отваживался спросить у Эйнштейна, почему он продолжает входить со мной в контакт, — признался Мартин. — Именно потому, что боялся его отпугнуть. Но меня эта мысль преследовала уже очень давно. И я подумал: а почему бы мне не быть с ним откровенным? И как только я все ему выложил, он ответил мне тем же. Никогда не знаешь, как все может обернуться.

— Подозреваю, что сегодня вам было не до разговоров о БСС. И это нормально. Возможно, перерыв в несколько дней пойдет на пользу. И тебя не будет мучить чувство вины, когда Эйнштейну придется вновь тратить свое время на объяснения. Да и ты сможешь задавать ему больше вопросов.

— Да, сегодня мы совсем не вспоминали про БСС, — кивнул Мартин. — Но ты, наверное, прав. Перерыв в несколько дней мне не помешает. Я продолжаю размышлять. Вчера вечером мы беседовали с Мэри-Кей, и она спросила у меня, стараюсь ли я придерживаться голых фактов или обращаю внимание на свои чувства — и что я вообще думаю по этому поводу. Мне кажется, она имела в виду интуицию, но так и не произнесла это слово вслух. И я сказал ей, что мои чувства не играют в переговорах в Эйнштейном никакой роли. Я всегда старался их сдерживать, оставаясь в рамках чистой науки, — если, конечно, наши познания можно назвать наукой. А сегодня я пришел к выводу, что мог жестоко ошибаться…

— И?

— Знаешь, Пол, кажется, я близок к прорыву с БСС. Пока не могу утверждать это наверняка, но у меня появилась надежда. Новый подход. В течение последних недель я говорил себе, что время является ключевым фактором и что мне следует обратить на него более пристальное внимание. Скажи, кто-нибудь из нашего проекта пытался обсуждать с чужаками проблемы времени?

— Думаю, да. Десять или пятнадцать лет назад. У нас остались записи. Ничего определенного, но данных накоплено немало.

— Время может играть лишь поверхностную роль в любом уравнении, — продолжал Мартин, — хотя в некоторых случаях оно служит критическим фактором. Если бы мы больше знали о времени, сказал я себе, но не как о физическом, а психическом факторе в БСС, мы могли бы сделать шаг вперед. Если связать психическую концепцию времени с уравнениями…

— Думаешь, это может сработать?

— Не сейчас. Теперь я считаю иначе. У меня возникло интуитивное предположение, что время может быть переменным, что в разных частях вселенной или для разных разумных рас оно течет по-разному. Но что-то должно оставаться неизменным. Вечность — вот всеобщая константа. Она не может меняться и остается постоянной повсюду.