22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка. «Наступающей ночью будет решение, это решение – война» - Михаил Алексеевич Алексеев

Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же нам вручил. Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англосаксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.

Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии являются не агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями. После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу:

— Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…

Мы тоже встали. Разговор был окончен. Теперь мы знали, что снаряды уже рвутся на нашей земле. После свершившегося разбойничьего нападения война была объявлена официально… Тут уже нельзя было ничего изменить. Прежде чем уйти, советский посол сказал:

— Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь…

Мы повернулись и направились к выходу. И тут произошло неожиданное. Риббентроп, семеня, поспешил за нами. Он стал скороговоркой, шепотком уверять, будто лично он был против этого решения фюрера. Он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием (здесь и далее выделено мной. — М.А.). Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать…

— Передайте в Москве, что я был против нападения, — услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор…

По дороге в посольство мы молчали. Но моя мысль невольно возвращалась к сцене, только что разыгравшейся в кабинете нацистского министра. Почему он так нервничал, этот фашистский головорез, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью? Куда девалась свойственная ему наглая самоуверенность? Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же, что означали его последние слова? Тогда у нас не могло быть ответа. А теперь, вспоминая обо всем этом, начинаешь думать, что у Риббентропа в тот роковой момент, когда он официально объявил о решении, приведшем в конечном итоге к гибели гитлеровского «рейха», возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие… И не потому ли он принял тогда лишнюю дозу спиртного?»

Бережков В М. Страницы дипломатической истории. — М., 1987. — С. 53.

528 «Я никогда не видел Риббентропа столь возбужденным, как за пять минут до прибытия Деканозова. Он нервно ходил туда и обратно по своему кабинету, подобно загнанному в клетку зверю. «Фюрер абсолютно прав, нападая сейчас на Россию», повторял он скорее для себя, чем для меня, как будто хотел себя успокоить. «Русские бы точно сами напали на нас, если бы мы это сейчас не сделали». Он еще много раз пробежал из угла в угол в крайнем возбуждении и с горящими глазами, повторяя эти слова… Точно в назначенное время Деканозова ввели в кабинет. Он, очевидно, ни о чем не догадываясь, протянул Риббентропу руку и начал, после того как мы уселись за стол, с помощью «маленького Павлова» [на самом деле, переводчиком был Бережков] по поручению своего правительства излагать конкретные вопросы, требовавшие разъяснения. Однако Риббентроп с окаменевшим лицом перебил его: «Теперь это неважно. Враждебная позиция советского правительства по отношению к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация советских войск на немецкой границе вынуждают Рейх принять военные контрмеры». Слова «война» или «объявление войны» в разъяснениях Риббентропа не прозвучали. Вероятно он казался ему слишком «плутократическим», возможно, он получил указание Гитлера его избежать. «С сегодняшнего утра начаты контроперации военного характера». Деканозову было передан короткий, но жесткий список советских прегрешений. Особую роль играл в нем пакт, который Советская Россия незадолго до начала конфликта между Германией и Югославией заключила с последней».

Ночь, которая стала для Германии роковой /labas.livejournal.com›829315.html

529 «…В ночь с 21 на 22 июня я спал не больше часа. Меня разбудила моя мать, державшая в руках телефонную трубку. «Срочный звонок из министерства», — прошептала она. Мой начальник в протокольном отделе доктор Ганс Штрак сообщил мне, что через пятнадцать минут за мной прибудет служебная машина. Форма одежды — парадная, с кортиком. «В полной боевой раскраске», как шутили мы между собой. На часах было два ночи…

Во всех кабинетах протокольного отдела царили беспокойство и суета. Когда я доложил Штраку о прибытии, он пожал мне руку с абсолютно каменным выражением лица. «Русским сейчас будет объявлена война. Установите связь с советским посольством»… Когда я снял трубку и набрал номер, мои руки слегка дрожали. К телефону сразу же подошел Валентин Бережков, секретарь и переводчик посла, которому я передал, что рейхсминистр иностранных дел хочет принять посла на Вильгельмштрассе примерно через полчаса. Через пятнадцать минут к советскому посольству подъедет служебная машина протокольного отдела. Я как мог старался подавить охватившее меня волнение, которое проявилось разве что в легкой хрипотце. Я заметил, что у моего собеседника на другом конце провода перехватило дыхание. В столь ранний час даже Риббентроп, известный тем, что работает по ночам, не вызывал к себе ни одного дипломата. Бережков быстро пришел в себя и спросил, идет ли речь о встрече, которой советский посол добивается уже несколько дней. Я честно ответил, что мне об этом ничего не известно… Голос Бережкова тоже дрожал, когда он подтвердил, что посол будет готов к отъезду через пятнадцать минут.

После того, как я положил трубку, я посмотрел на наручные часы. Было без нескольких минут три утра. То, что военные действия начнутся в 3.15 я тогда не знал. Согласно уже подготовленного «поминутного плана» беседа с Деканозовым должна была продлиться с 3.30 до 4.00 берлинского времени (здесь и далее выделено мной. — М.А.). После этого должны были быть проинформированы представители дружественных и нейтральных государств…

Мы сели в служебный «Мерседес» и поехали по блекло-сумеречной Вильгельмштрассе к дому № 63 по Унтер ден Линден… Деканозов и Бережков вышли нам навстречу. Мы пожали друг другу руки и обменялись стандартными вежливыми приветствиями. В машине, когда мы приближались к Бранденбургским воротам, Деканозов указал на первые рассветные лучи над Тиргартеном и сказал: «Похоже, будет великолепный