Бесконечность не предел - Василий Головачев

Даныбай сделал три коктейля, принёс беседующим, сел напротив, взял один из дымчато-стеклянных длинных стаканов.

— Ну, что у нас плохого?

Прохор задумчиво посмотрел на него, не приходя в себя, машинально взял стакан.

— Бред какой-то…

Даныбай качнул головой.

— Не бред, дружище, они сидят в моей башке как гвоздь в за… в ботинке.

— Даже так?

«Скажи ему, что, кроме работы, надо и что-то полезное делать», — сострил Данияр.

Однако сорок четвёртый «родич» не отреагировал на его мысль.

— Что ты решил?

Прохор посмотрел на Павлину.

Женщина, бледно улыбнувшись, встала.

— Мы пойдём, пожалуй.

Прохор встал тоже, не спуская с её лица расширенных глаз, в которых тенями ходили мучительные колебания, сожаление, горькая снисходительность, гордость, заносчивость… и надежда!

Саблин едва не ляпнул: любишь? Так цепляйся за неё обеими руками!

— Останься, — сказал Прохор.

Глаза Павлины сделались совсем круглыми.

— Что?!

— Останься…

— Мы это уже проходили.

— Я был… не прав…

Свет возник в глазах Павлины, рождённый изумлением, недоверием… и такой же надеждой.

— Но я тебе… не верю!

— Останься! — в третий раз проговорил Прохор сорвавшимся голосом. — Вместе полетим на Мбали.

Даныбай встал, прошагал к бару, допивая коктейль на ходу, поставил стакан в раковину для посуды, сполоснул лицо, вытер пушистым шариком местного «полотенца».

Когда он вернулся к супружеской паре, Прохор и Павлина сидели напротив друг друга, сплетя пальцы рук. У обоих был вид, будто они только что проснулись.

Заметив Саблина, Прохор нехотя убрал руку, отодвинулся, кивнул на кресло.

— Садись. Мы решили полететь на море вместе.

Даныбай сел.

— Это если есть билеты. Мы через три часа уже улетаем.

— Если билетов не будет, ты останешься.

— Понял.

— Ну-ка, расскажите подробней, что происходит.

Если бы Данияр в настоящий момент присутствовал в доме Прохора-44 телесно, он суеверно отмахнулся бы пальцем у левого уха от наваждения. Но дело сдвинулось с мёртвой точки. Валерия была права: только женщина способна разбудить мужчину и сделать из него героя.

Нулевые колебания

Они смотрели — и не могли насмотреться!

Они дышали — и не могли надышаться!

Глубокое синее небо над головой, берег лазурно-прозрачного океана, крупный жемчужный песок, пальмы за спиной… рай, да и только!

Но если приглядеться…

Пейзаж изменялся с частотой сотни раз в секунду, претерпевая самые причудливые изгибы и трансформации, и лишь человеческая воля «ладьи душ» удерживала общую статистическую картину в едином нерасползающемся облике острова.

В своих прошлых погружениях в Бездны Прохор-11 уже попадал в миры, подверженные постоянной стохастической изменчивости. Мир десятизначного Капрекара[33] поразил его невероятной текучестью и мерцанием, словно был создан компьютерной иллюзией. На него действовали даже слова, произносимые жителями Земли-4679307774, заставляя реальность трансформироваться в эфемерные структуры, готовые растаять, испариться, исчезнуть.

ДД рассказывал, что ему удавалось погружаться в ещё более эфемерные превалитеты, в мир двенадцати девяток, в мир сотни нулей после единицы, и все эти числомиры не распадались и не исчезали, насыщенные таинственной кипучей жизнью.

Но то были миры реальные, несмотря на всю свою многомерность, изменчивость и мнимость.

В Нуль-мире (она же Нуль-Форма) никаких материальных конфигураций быть не должно. Нуль, Навь растворяет в себе всё — материю ли, энергию ли, информацию ли, и сама представляет собой всё… и ничего! «Ладья душ» формонавтов мыслила, чувствовала и не распадалась только благодаря мощнейшей подпитке Оси Прави, окутавшей их при посыле в Нуль плотным энергоинформационным облаком, игравшим роль корпуса космического корабля.

Прохор-11 не зря изучал когда-то физику и математику невозможных состояний, не представляя, где и как могут реализоваться подобные «невозможности», теперь же, окунувшись в среду, которую невозможно было описать, которую можно было только чувствовать тончайшими гармониками восприятия, он осознал, что такое ничто в нигде.

И тем не менее ДД не обманул: даже в Нуль-мире спонтанно возникали конфигурации структур, «квазиустойчивые резонансы», как он говорил, отвечающие понятию «реальные образования». Пусть и невозможные ни в каких иных условиях.

«Приземляемся!» — крикнул Прохор, увлекая за собой «души» спутников.

Спикировали на мерцающий перламутровый песок, не веря собственным ощущениям, цепляясь друг за друга и вертя головами.

Тела остались в невообразимых пространствах за пределами жизни, но воображение рисовало их такими, какими они отложились в памяти каждого. Для Прохора-11 спутницы казались одетыми в пляжные бикини, Прохор-2 — в строгом белом костюме и чёрной рубашке. Каким он сам казался остальным, спрашивать было недосуг.

Ноги всей четвёрки ударили в бархан песка.

И тотчас же ландшафт вокруг резко изменился!

Океан и белый песчаный берег исчезли, превращаясь в бесконечное «дно высохшего моря», покрытое неровными каменными пластинами красного цвета, наползающими друг на друга, как черепица на крыше дома. А прямо перед замершими «смерть-путешественниками» выросла из этой «черепицы» гигантская скульптура существа, напоминающего чрезвычайно, гипертрофированно худого человека, наполовину утонувшего в земле, вцепившегося руками в склонённую к поверхности равнины голову.

Пальцы рук глубоко вонзились в череп, лица псевдочеловека не было видно, зато были видны выпирающие позвонки странного и страшного позвоночника, напрягшиеся жилы на руках, костлявые плечи и жуткие рёбра.

Небо над ним было коричневым, покрытым «древесными жилами», светлеющее к горизонту, и на всём бесконечном пространстве «дна высохшего моря» не было видно больше ничего, ни одной дополнительной детали, ни травинки, ни камешка.

«Что… это?!» — вздрогнула Устя.

Абсолютно беззвучно чудовищная фигура «дистрофика» впереди осела горой чёрных капель, по «черепичной» равнине пробежала судорога, и она превратилась в бесконечное болото, испещрённое островками ряски и буграми водорослей. Но не они представляли главную особенность ландшафта. Из тускло-зелёной, с жёлтыми разводами жижи вырастали в небо переплетённые стволы деревьев, по два-три ствола, утончающиеся с высотой, без коры, бледно-серые или белые, достигающие исполинских размеров. А по их «костяным» извивам как живые ползли снизу вверх прозрачные капли воды.