Сердце бури - Хилари Мантел
Шрифт:
Интервал:
Робеспьер вцепился в ножку кресла, затем – в спинку. Он видел, как ладони скользят по дереву: он проваливался в сон. Руки были словно чужие. Ему снился дом его деда. Не хватает бочек для пива, сказал кто-то, все дерево пошло на плахи. Он с тревогой нащупал в кармане письмо от Бенджамина Франклина. «Ты – электрическая машина», – говорилось в нем.
Элеонора нашла его на рассвете, и вместе с отцом заняла пост у его двери. Доктор Субербьель прибыл в восемь. Он говорил очень медленно и отчетливо, словно имел дело с глухим: я за последствия не отвечаю, я не отвечаю за последствия. Он кивнул, что понимает. Субербьель наклонился, чтобы расслышать его шепот:
– Я должен продиктовать завещание?
– Не думаю, – добродушно ответил доктор. – К тому же много ли у вас имущества?
Он мотнул головой, позволил векам опуститься и слегка улыбнулся.
– С ними ничего серьезного не случается, – заметил Субербьель. – В смысле болезней. В сентябре мы думали, что потеряем Дантона. Столько лет тяжких трудов и постоянного беспокойства превратят в развалину даже такого могучего человека, а гражданин Робеспьер не отличается крепким здоровьем. Нет, он не умирает. От этого люди не умирают, но жизнь для них осложняется. Надолго ли? Он нуждается в отдыхе, ему следует от всего отрешиться. Скажем, на месяц. Если он выйдет из комнаты раньше, я снимаю с себя всякую ответственность.
Пришли члены комитета. Ему потребовалось мгновение, чтобы вспомнить их лица, но откуда они, он понял сразу.
– Где Сен-Жюст? – прошептал Робеспьер.
Придется учиться говорить шепотом. Постарайтесь не повышать голос, велел ему доктор. Члены комитета переглянулись.
– Он забыл, – закивали они. – Вы забыли, – сказали ему. – Он на фронте. Вернется через десять дней.
– А Кутон? Разве нельзя было поднять его по лестнице?
– Кутон болен, – ответили они. – Кутон тоже болен.
– Он умирает?
– Нет. Но его паралич усилился.
– Он выздоровеет завтра?
– Нет, завтра нет.
А кто тогда управляет страной, спросил он себя. Сен-Жюст.
– Дантон… – начал он.
Не пытайтесь дышать через силу. Если не будете себя заставлять, дыхание восстановится, сказал доктор. Робеспьер в панике прижал руку к груди. Он не мог последовать совету доктора. Это противоречило всей его жизни.
– Вы позволите Дантону занять мое место?
Они снова обменялись взглядами. Над ним склонился Робер Ленде:
– Вы этого хотите?
Он страстно замотал головой. В голове звучал тягучий голос Дантона: «…предавались противоестественным утехам… Вы никогда себя не спрашивали, что Господь упустил, создавая вас?» Он пытался заглянуть в глаза этому солидному адвокату из Нормандии, человеку без идей, без претензий, человеку, которого не знала толпа.
– Только не это, – наконец выдавил он. – Только не править. У него нет vertu.
Лицо Ленде осталось бесстрастным.
– На время я не с вами, – сказал Робеспьер. – А после я с вами во все дни.
– Какие знакомые слова, – сказал Колло. – Он не может вспомнить, где слышал их раньше. Не беспокойтесь, рано еще вас обожествлять.
– Да, да, да, – мягко сказал Ленде.
Робеспьер посмотрел на Колло. Вот кому на руку моя слабость, подумал он.
– Прошу вас, дайте мне бумагу, – прошептал он. Он хотел сделать пометку: как только ему станет лучше, нужно избавиться от Колло.
Члены комитета вежливо побеседовали с Элеонорой. Они не до конца поверили Субербьелю, что через месяц Робеспьер встанет на ноги; ей дали понять, что, если паче чаяния он умрет, она станет для всех вдовой Робеспьера, как Симона Эврар считалась вдовой Марата.
Шли дни. Субербьель разрешил ему принимать посетителей, читать и писать, но только личные письма. Он мог получать новости, но только те, которые не нарушат его покой, – впрочем, таких новостей больше не было.
Сен-Жюст вернулся. Мы справляемся, сказал он, в комитете. Намереваемся сокрушить фракции. Дантон по-прежнему выступает за мир? Да, но он такой один. Хороший патриот выступает за победу.
Сен-Жюсту исполнилось двадцать шесть. Он был на редкость хорош собой и полон сил. Изъяснялся короткими предложениями. Давайте поговорим о будущем, сказал Робеспьер. Сен-Жюст заговорил о спартанской республике. Чтобы взрастить новую расу людей, мальчиков следует отнимать от родителей, когда им исполнится пять лет, и воспитывать крестьянами, воинами или законниками. А как же девочки? Девочки не важны, ответил Сен-Жюст, пусть остаются дома с матерями.
Руки Робеспьера задвигались по одеялу. Он думал о своем крестнике, когда тому был день от роду, с трепещущим родничком между длинными отцовскими пальцами; в возрасте нескольких недель, уцепившемся за его воротник и что-то лепечущем. Однако сил спорить не было. Говорили, что Сен-Жюст неравнодушен к Генриетте Леба, сестре Филиппа, мужа Бабетты. Но Робеспьер этому не верил, не верил, что Сен-Жюст способен привязаться к кому бы то ни было.
Робеспьер подождал, когда Элеонора выйдет из комнаты. К тому времени он успел набраться сил, и его голос стал почти различим. Кивком он подозвал Мориса Дюпле.
– Я хочу видеть Камиля.
– Думаете, стоит?
Дюпле послал Камилю записку. Как ни странно, но Элеонора не выказала ни недовольства, ни радости.
Когда Камиль пришел, они не стали беседовать о политике или недавних годах. Лишь однажды Камиль упомянул Дантона; привычным жестом Робеспьер упрямо отвернулся. Они говорили о прошлом, их общем прошлом, c наигранной живостью, свойственной разговорам, которые ведут в доме недавно умершего.
Оставшись в одиночестве, он лежал, мечтая о Республике добродетели. За пять дней до болезни он определился с терминами. Он задумал республику правосудия, равноправия и самопожертвования. Он видел свободных людей, кротких, живущих в сельской местности, образованных. Тьма суеверий схлынула, будто солоноватая вода впиталась в почву. Их место заняло жизнерадостное и осознанное почитание Верховного существа. Эти люди были счастливы; их сердца и тела не терзали вопросы без ответов и желания без надежды. Мужчины подходили к вопросам управления разумно и серьезно; воспитывали детей, выращивали на своей земле простую и обильную пищу. Собаки и кошки, рабочая скотина в полях: все чинно, все сообразно природе. Девушки в светлых льняных платьях, украшенные венками, степенно двигались между колоннами белого мрамора. Он видел темно-зеленое сияние оливковых рощ, голубую эмаль небес.
– Посмотрите на это, – сказал ему Робер Ленде. Он развернул газету и вытряхнул из нее кусок хлеба. – Понюхайте, попробуйте на вкус.
Хлеб легко крошился в пальцах. От него исходил кисловатый плесневый дух.
– Я решил, если вы живете на вашей апельсиновой диете, то, возможно, не знаете. Хлеба хватает, но посмотрите, какого он качества. Людей этим не накормишь. Молока тоже нет, а беднейшие слои пьют много молока. Что до мяса, хорошо, если удается разжиться бараньими обрезками для супа. Женщины занимают очередь у мясной лавки в три часа утра. На этой неделе национальным гвардейцам пришлось разнимать драки.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!