Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

их вином, уступают первое место на супрядках, подводи лишь только белендрясы, чтобы и им было любо, да и девкам потешно.

Вот почему швец хотя и шабашит в субботу и ничего не работает в праздник, но зато всегда найдет в праздник теплый угол и горячие щи в любой деревенской избе. Впрочем, это и не так необходимо, потому что холостые ребята утром побывают в селе, а вечером уже непременно до вторых петухов сидят на поседках. У женатого швеца своя компания: он или в избе на полатях, или на крыльце кабака судачит со словоохотливыми мужичками о хозяйственных делах: каково-то Бог даст на будущий год лето, будет ли урожай да мало что-то снегу выпало: не померзла бы озимь.

Праздник Рождества швец уже непременно встречает за заутреней в сельской церкви своего прихода. И если нет после праздников работ по соседству, он, смотришь, копается около дому: новые дранки на крышу положит; двор вновь выстелет, если есть запасная солома; лаптишки тачает, веревки вьет; себя и своих обшивает, баб уму-разуму учит – одним словом, исполняет все, что требуется по хозяйству. Там, посмотришь весной, – он подновляет телегу, снаряжает соху или косулю, клеплет косы, закупает серпы и незаметно входит в сферу жизни семьянина-пахаря. Чирикает его лопатка по косе где-нибудь на лугах; изогнул он свою спину на пашне и подрезает серпом высокую рожь и пшеницу. Наступит осень, – и повез швец-прибауточник целый ворох снопов на своем скрипучем андреце в овин. На другой день он или стоит на запажинах и, высунув из садила голову, кладет снопы на колосницы для просушки, или хлопает молотилом по высушенным и разбросанным по току колосьям. А может быть, везет он, на своем любимом гнедке, в паловни уже обмолоченную и готовую перхлину.

Одним словом, весною, летом и в начале осени швец ни в чем не отстает от любого своего соседа-мужика – не швеца. Но лишь только пооблетит весь лист с черемухи, что растет под самыми окнами его избы, и опустеет скворечник, что приделали балуны-ребятишки на длинном шесте, подле амбара, – он уже чует близость любимой работы. Кончится в хозяйстве капустница, перемелется собранный хлеб, смотришь, на двор подоспела уже и осенняя Казанская, заволокло снежком всю улицу; валит пар в избу, лишь только отворит баба дверь или волоковое окно; а грачи и вороны так и гоношат, чтобы сесть поближе к трубам на крыше. Пришло время ребятам обновы шить к празднику, шубенку какую или армячишко, – чтоб и на зиму заручка была. И вот дня три или четыре ходит швец по соседям до самой Казанской. А там, смотришь, недели через две или три он начал приготовляться и к дальней дороге.

Дня за два хозяин подговорит прежних товарищей и назначит им время зайти за ним. С вечера накануне велит хозяйке приготовлять пути`ну: одежонку, какая понаберется по скорости, лепешку какую-нибудь с творогом, яиц вкрутую. Сделает на другой день запой с ребятами-спутниками, и снова поплелись швецы по ухабистой дороге, в знакомые селения – шутки творить, работу спорить.

Вот вся нехитрая жизнь и работа галицких швецов! Но прежде чем он сделается независимым хозяином, ему предстоит еще много испытаний, начиная с той поры, как он, парнишкой, расстается с родной избой, до той, когда кончит ученье, т. е. сделается работником-подмастерьем.

Вот как обыкновенно делается это дело: не в силах отцу прокормить большую семью, или проще – зашалился у галицкого мужичка парнишко, ладу с ним не стало, а ведь надо сделать из него путное дело. Вырастет балбесом, ни семье впрок, да и себе только маета. Думает-думает отец и ума не приберет: как бы извернуться с блажным детищем. Ляжет на полати – сон не берет: то и дело перевертывается с боку на бок – только полати скрипят. На лавку ли сядет: закусил клочок бороды и голову повесил, а сам искоса поглядывает и на жену-большуху, и на баловника-парнишку, который вот только что сейчас всех кур, бураком с бабками, перешугал из коника. Выбежали куры посеред избы и закудахтали – так, что насилу сама уняла. Сели за ужин; ничего большак не ест и словно не глядел бы ни на что. Лег он спать: опять та же дума лезет в голову: в Питер, Нижний, в Москву пустить – баловаться еще пуще станет без родительского смотренья. Наконец, кое-как решил поместить балуна около своей деревни, держась пословицы: дальше моря – меньше горя.

Встал большак поутру – ухмыляется, так что и бабе-жене любо стало. Ломало, ломало вчера, думает она, словно и невесть что приключилось. Бурей такой смотрит – инда и словечка боялась промолвить: залепит туза, другой раз не сунешься. А сама крепко следит за распорядком мужа: надел он полушубок, платком и кушаком туго-натуго подвязался; надел на ухо шапку-треух, а сам улыбается и хоть бы словечко промолвил. Берет невтерпеж бабу, и только бы спросить, куда-де собрал, – а боязно: ляпнет старый, ни за что ляпнет. Пошел большак к двери и только за скобку…

– Обедать ждите! – таково-то громко промолвил, инда душа в пятки залезла, и повернул на зады. Обогнул вон и бурмистрин овин, и земского клеть назади оставил, и свою баню прошел. «Ну, знамо, куда как не в Демино!» – решила большуха, следившая за путешествием мужа.

И действительно, вот что случилось: пришел большак прямо в швецову избу, что хозяином всегда ходит и учеников берет на выучку.

– А я к тебе, дядя Степан.

– Милости просим! Что тебе надыть, дядя Митяй?

– Не возьмешь ли парнишку на выучку? Я б Ванюшку свово – во бы как рад отпустить.

И дядя Митяй показал рукою на сердце.

– Да ты как его хочешь пустить? Работника, сам знаешь, я не держу: один за всем смотрю; а в ученье я уж взял, признательно, одного молодца. Сам и упросил, сам и выбрал изо всей деревни, – что есть смирену. Вишь, ноне я не пойду далеко-то – хочу около своих походить.

– Яви милость, дядя Степан, – не откажи, уважь просьбу-то! Заставь со старухой вечно Бога молить. А уж в другом чем мы не постоим: что хошь возьми, только научи парнишку уму-разуму. Вестимо, как у вас там ведется, – потом и дадим.

– Да как у нас ведется: на сколько зим-то ты хочешь отдать?

– Твое дело, дядя Степан, твое дело; на сколько хошь отдадим: во-как!!. – говорил обрадованный отец, а сам ухмыляется. Подсел к Степану и кота гладит, что у того под боком мурлыкает, и шапку с места на место перекладывает.

– Об одном