Жестокий век - Исай Калашников

– А ты попробуй – узнаешь.

Воин подвел к огню Хултугана. Царапина на его лбу засохла, черным косым рубцом пересекала лоб от волос до бровей. Он приветствовал Джучи как равный равного, и в этом не было высокомерия или горделивости, скорее – уважение. Судуй разостлал на траве попону, налил в чаши шулюн.

– Ешь, мэрген, береги свои силы, – сказал Джучи.

– Для чего они мне, мои силы?

Джучи глянул на караульного, велел ему уйти, наклонился к Хултугану.

– Я помогу тебе бежать.

Хултуган держал в руках чашу с шулюном, дул на черные крошки лука, плавающего в блестках жира, старался собрать их в кучу. Но крошки, кружась, расплывались.

– Я ждал, что ты это скажешь. Спасибо. Но я не побегу. У меня были братья – их нет. Была жена… Были друзья… Была родная земля… Были удалые кони-бегунцы, был тугой лук в руках… Ничего не осталось. Куда я побегу? Зачем? Для чего, для кого жить буду?

– Напрасно вы не попросили пощады. Напрасно!

– Почему мы должны были просить пощады?

– Разве не виноваты перед нами?

– А вы?

– Мы тоже. – Джучи вздохнул, задумался. – Мы с тобой понимаем друг друга… Понимаем, а? Понимаем. Но для этого тебе и мне надо было глянуть смерти в лицо. Неужели и народы должны пройти через то же, чтобы понять друг друга? – Внезапно заторопился: – Пойдем к Субэдэй-багатуру. Покажи, как ты умеешь стрелять.

Хултуган разбивал одну стрелу другой. Нойоны и воины удивленно ахали.

Субэдэй-багатур покачал головой, проговорил с сожалением:

– Если бы это был не сын Тохто-беки…

– Пусть он будет моим нукером, – сказал Джучи. – Могу я его взять себе?

– Об этом спросишь у отца.

Джучи закусил губу, отвернулся.

Из степи прискакали дозорные, всполошив всех криками:

– По нашему следу идет войско! Очень большое.

Субэдэй-багатур почесал ногтем переносицу, лохматые брови наползли на суровые глаза.

– Что еще за войско? Воины, седлайте коней!

Стан разом пришел в движение. Нойонам подали коней, и они следом за Субэдэй-багатуром и Джучи поскакали в ту сторону, откуда, как донесли дозорные, двигалось неизвестное войско. Судуй заседлал своего мерина и поехал догонять Джучи. Все поднялись на одинокую сопку, на которой толпились дозорные. По всхолмленной степи неторопливой рысью шли тысячи всадников. Над ними полоскались широкие полотнища знамен. Чужих воинов было в два раза больше. Субэдэй-багатур повертел головой, озирая местность, стал говорить нойонам, где кто должен построиться. Он был спокоен, говорил коротко, четко. Этому человеку был неведом страх…

– Субэдэй-багатур, прежде чем обнажать оружие, надо узнать, чего хотят эти люди, – сказал Джучи. – Позволь мне поехать навстречу.

– Чего они хотят – видно…

– Но нам отец повелел идти на меркитов. Почему мы должны сражаться с другими?..

Субэдэй-багатур внял этому доводу. Что-то пробурчав себе под нос, он сказал:

– Можно и узнать. Но поедешь к ним не ты.

– Поеду я, – твердо сказал Джучи. – Судуй, следуй за мной.

Он тронул коня. Субэдэй-багатур его не удерживал.

Чужое войско, заметив их, остановилось. Холодок страха пробежал по спине Судуя. Вражеские всадники с пышными бородами, носатые, с накрученными на голову кусками материи, расступились, давая дорогу. Они рысью промчались в глубь войска, остановились перед человеком в богатой одежде. Он сидел на белом коне, уперев ноги в красных сапожках в серебряные стремена, равнодушно смотрел на Джучи и Судуя.

– Почему вы преследуете нас? – спросил Джучи.

Его не поняли. Потом подъехал переводчик в полосатом халате, и Джучи пришлось повторить свой вопрос. Человек на белом коне пошевелился, надменно сказал:

– Я хорезмшах Мухаммед.

И замолчал, будто этим было сказано все. Джучи слегка поклонился ему.

– Мы с вами не желаем драться. Мы возвращаемся домой. Поверните своих коней назад.

– Зачем вы приходили сюда?

– Мы преследовали своих врагов.

– А мы преследуем вас.

– Почему? Мы вам не враги. Нашими врагами были меркиты…

Лицо Мухаммеда осталось равнодушным. И Джучи горячился, голос его звучал резко, сердито. Судуй, предостерегая его, толкнул ногой, и он стал говорить спокойнее.

– Мы бы хотели стать вашими друзьями. Если пожелаете, разделим с вами добычу и пленных. Зачем нам множить число убитых? Ради чего падет на землю кровь ваших и наших воинов?

Белый жеребец шаха прижал уши к затылку, куснул коня Джучи. Мухаммед натянул поводья.

– Уезжайте. Аллах повелел мне уничтожить неверных, где бы я их ни встретил.

– Опомнитесь!..

Джучи не дали говорить. Развернули коня, ударили плетью. Под смех и свист они промчались сквозь строй воинов, возвратились к своим. Джучи ничего не сказал Субэдэй-багатуру, безнадежно махнул рукой.

Но хорезмшах напрасно надеялся на легкую победу. Сражение продолжалось до вечера, и нельзя было сказать, на чьей стороне перевес.

Ночью по приказу Субэдэй-багатура воины разложили огни, сами бесшумно снялись и ушли.

Ветер ошелушивал желтые листья с осин и берез, ронял на землю, сметал в Уду, они плыли, покачиваясь на мелкой волне, кружась в водоворотах, вниз, к Селенге, по ней дальше, к Байкалу. На берегу под темнохвойной елью горел огонь. Возле него снимал с кабарги шкуру Чиледу. Ветер крутил дым, и Чиледу жмурил глаза, отворачивался. Время от времени он посматривал в ту сторону, где пасся расседланный конь. Сняв шкуру, бросил ее на траву, отрезал кусок мяса, кинул на угли.

Березовый лес на взгорье был чист и светел. Казалось, белое пламя поднималось из земли и сияло холодноватым немеркнущим светом, рождая в душе тихое удивление. Чиледу все больше любил леса своих предков. В них человек никогда не бывает одинок, он может говорить с соснами, елями, березами. Они отзовутся шелестом ветвей, трепетом клочьев отставшей коры.

В степи человек, если он один, – он один. А тут кругом друзья. Деревья заслоняют человека от холодного ветра, от глаз людей… Правда, Чиледу бояться за свою жизнь нечего. Она прожита. Все, что у него можно было отнять, люди давно отняли. Осталась маленькая радость – одиноко бродить по лесам, спать на земле под баюкающий шум друзей-деревьев и потрескивание сушняка в огне. И ничего иного ему не надо. Ему бы и умереть хотелось среди деревьев… Пусть его последний вздох сольется с шелестом ветвей, пронесется над страдающей землей, и, может быть, дрогнет чья-то ожесточенная душа, смягчится чье-то зачерствелое сердце…