ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Львович Быков

особенно невыносимо, капитан Громов в воинском эшелоне ехал на юг, где еще бродили, говорят, разрозненные группировки ЖД. Война явно исчерпывалась, но все не могла закончиться. Ясно было, что никаким перемирием такие войны не увенчиваются — все прекратится ходом вещей, самым отвратительным способом, медленным вымиранием, долгой болотистой деградацией. Деревни обезлюдели, поживиться в них было нечем, перемещения армий окончательно лишились смысла. Громов знал, что обязан доиграть комедию до конца. Честно говоря, ему самому было интересно, как именно все придет к концу, — но это тянулось несколько дольше, чем он предполагал.

Солдаты пели песни, играли в карты, дрались от скуки. В армии уже было голодно, снабжение к осени стало ни к черту. О Москве доходили смутные слухи, но она была где-то далеко и выглядела почти недостоверно. Полковник Здрок дезертировал, и следы его затерялись.

На небольшой станции, возле которой эшелон замедлил ход, словно боясь разбудить некие тайные силы, Громов почувствовал неодолимое желание сойти на платформу. Платформа была как платформа, самая обычная, только название ее было смутно ему знакомо. Кажется, инспектор Гуров — странный инспектор, погибший в его отсутствие, — отправляя Громова в отпуск, говорил что-то вроде «Ты у меня пойдешь в Жадруново». Но это, конечно, была поговорка, что-нибудь вроде Макара, гонявшего телят, или кудыкиной горы.

Между тем сила, толкавшая Громова на платформу, была поистине страшной. Это было что-то вроде тяги перевалиться за перила балкона на пятнадцатом этаже — тяги, знакомой ему с детства. Он ехал мимо черного безлиственного леса, окружавшего платформу, мимо черного поля, видневшегося вдали, и чувствовал страшное, нечеловечески сильное желание сойти с поезда, чтобы узнать наконец, как выглядит деревня Жадруново. Он никогда здесь не был, но ему казалось, что в этой деревне он получит ответ на некоторые вопросы.

Громов стоял в тамбуре, державшись за ледяной поручень. Он удержался бы и не спрыгнул, и поехал бы дальше на юг, воевать в бесконечной войне, но вдруг увидел на платформе девочку лет пятнадцати, очень худую, черноволосую, и сутулого старика, сидевшего прямо на асфальте. Что-то столь бесприютное, жалкое и беспомощное было в этой паре, что Громов не выдержал и спрыгнул прямо на перрон, оставив вещи в поезде и не особенно о них заботясь. Да и какие вещи у офицера.

Он приземлился удачно, да и поезд шел очень медленно. Машинист словно того и ждал — эшелон тут же набрал ход и исчез в осенней дали.

— Что вы тут делаете? — спросил Громов девочку. У нее было тонкое, нервное, изможденное лицо и худые красные руки.

— Понимаете, — сказала девочка, — мы шли, шли в Жадруново, теперь пришли, а Василий Иванович не хочет туда идти.

— Почему? — спросил Громов, ничего не поняв.

— Да ведь как пойдешь-то, — залопотал старик. — Ведь никто же не возвращался-то… Так хоть живешь, а что там будет — никто же не знает…

— Василий Иванович! — плачущим голосом сказала Анька. — Может, ты сумеешь там этого вашего Жаждь-бога уговорить… Может, он печку починит и яблоньку вернет…

— Ничего он не вернет, — сказал Василий Иванович. — Не могу я, Анечка. Пойдем отсюда.

— Столько времени добирались! — закричала Анька. — Чуть в милицию не попали столько раз! Пошли, Василий Иванович, не могу я больше просто так ходить. Надо же уже куда-нибудь прийти, честное слово!

— Не могу я, Анечка, — повторил Василий Иванович. — Силы нет.

— Стоп, — сказал Громов. — Давай по порядку. Как ты тут оказалась?

— Это васька, — сказала Анька. — Он у нас жил, мы его домой взяли. Потом их в Москве стали отлавливать, ему пришлось уйти. А я пошла с ним, чтобы он не пропал.

— Как? — не поверил Громов. — Бросила все и пошла?

— Ну а как? Он же один не может ничего. Ну и пошла. Пришли мы сначала в Алабино, а там говорят — идите в Дегунино. Пришли мы в Дегунино, а там печка сломалась и яблонька засохла. Пришли мы в Жадруново, а Василий Иванович не хочет туда идти.

— Так ведь нельзя, — заскулил Василий Иванович. — Никто из наших туда своей волей не пойдет…

— Не понял, — сказал Громов. — А зачем в Жадруново?

— Попросить Жаждь-бога, чтобы вернул печку, — сказала Анька. — А вообще, какая разница. Вы все равно не знаете, кто такой Жаждь-бог. Просто отсюда надо куда-нибудь идти, а дороги никакой нет, кроме как в Жадруново. Оттуда никто еще не приходил, ну так это, может быть, потому, что там прекрасно? Мы же не знаем ничего. Нельзя же все время кругами. Если уж пришли, то надо туда идти, правда?

— Конечно, надо, — сказал Громов. — Не бойтесь, я с вами пойду.

Васька взглянул на него с надеждой.

— Правда пойдете?

— Конечно, пойду, — сказал Громов. — Надо же как-то решить с печкой и яблонькой.

— Вот и идите, — сказал васька. — Вот и очень хорошо. А я в Дегунино.

— Как, Василий Иванович?! — не выдержала Анька. — Ты меня бросишь?!

— Ты же не одна теперь, Анечка, — залепетал васька. — С тобой вон товарищ офицер. Ну, вы и идите, а я не могу. Мне нельзя в Жадруново, Анечка. Мы никогда туда сами не ходим. Я своим ходом в Дегунино пойду. Может, печку починю. Может, яблоньку вылечу.

— Ну, иди, — упавшим голосом сказала Анька.

— А ты не грусти, — сказал Громов. — Тебя Аней зовут?

— Да, — кивнула она. — А тебя?

— Максим, — сказал Громов.

— Хорошее имя, — сказала Анька и заплакала.

— Не плачь, — Громов прижал ее к себе и стал гладить по грязным, растрепанным, мягким волосам. — Ничего страшного, Анька. А может, оно и к лучшему. Никогда же такого не было, а мы попробуем. Это интересный вообще вариант — такое сплошное милосердие, взяла и все бросила, и пошла спасать последних из последних. Это очень хорошо, Анька. Это можно попробовать. Долг и милосердие, если их скрестить, получаются удивительные вещи. Тут это никогда не получалось, а у нас, может быть, получится. Так что ты не бойся.

— Я не от страха, — повторяла Анька сквозь слезы. — Знаешь, как страшно ходить? Ходишь, ходишь, все гонят, ни приюта нет, ни помощи, помыться негде, и все вокруг воет, воет, словно вот-вот умрет и никак не соберется… Перед снегом такое бывает, знаешь? Как мне грустно было, Максим, как мне страшно было, Максим… Ходишь, ходишь… Они же все не могут ничего, а что я-то могу? Я только жалею… И нигде помощи ни от кого…

— Ладно, ладно, — повторял он. — Теперь все позади.

В это же самое время в Даниловском монастыре брат Мстислав, пребывавший в затворе, почувствовал вдруг, что может выйти за пределы монастыря.

— Брат Николай! —