Мир красного солнца (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак

— Мне интересно, что они собой представляют.

— А мне плевать, что они собой представляют, — сказал Вульф, — Что мне хотелось бы узнать, так это, куда они деваются — и как.

— Не «почему»?

— Господи, Джоэль, ну какая мне разница, почему?

— Такая, что это может быть как-то связано. Если бы нам была известна их цель и мотив — почему они исчезают и почему возвращаются снова, — тогда, быть может, мы сумели бы подойти немного ближе к «как»? Эх, если бы только я мог разговаривать с ними!

— Ты не можешь с ними разговаривать, — отрезал Вульф. — Они ведь животные. И все тут. Просто животные с другой планеты.

Он стиснул челюсти так сильно, что у него свело щеку. Очень глупо, напомнил он себе, бессмысленно пререкаться с Джоэлем Стрэнгом о Странниках. Если этот восторженный дурак считает, что он может разговаривать с ними, пускай себе считает так и дальше. В конце концов, это ничуть не большая утопия, чем сотня прочих вещей, которые уже были испробованы в ходе «Песочных часов».

До этого мгновения Вульф даже не осознавал того напряжения, под которым находился все это время, напряжения, которое он разделял со всеми остальными участниками проекта.

И ведь его нельзя было отнести исключительно на счет исчезновения Хендерсона. Дело было далеко не только в этом. Напряжение было неотделимо от самой работы. Оно увеличивалось, ширилось и нарастало у человека внутри до тех пор, пока не начинало душить его.

Возможно, подумалось ему, это было связано с необычной долговременной срочностью проекта, не утрачивающего своей важности не дни, месяцы или даже годы, а целые века. Еще сильнее, пожалуй, это было связано с ощущением неотвратимого рока, который будет знаменовать конец этих веков — если только «Песочные часы» не дадут ответ и не приведут наконец проект «Парадокс» в рассчитанное до мелочей действие.

Важность этих стремительно утекающих месяцев и лет была чем-то личным и понятным — чем-то таким, что каждый мог приравнять к своему существованию. Речь могла идти лишь о полной победе или полном поражении, и ни о чем более. Это был вызов, который волновал кровь и заставлял сердце учащенно биться, и ему сопутствовало ощущение личной и непосредственной необходимости.

Но в более долговременной срочности, растянутой на века, не было ничего непосредственного. Вопрос был почти теоретическим, несмотря даже на неумолимый рок. Именно по этой причине люди все время старались не забывать о срочности. Он просыпался среди ночи, насмерть перепуганный. Он пытался создать в своем воображении точный ужасающий образ их будущей участи, чтобы подхлестнуть себя. И таким образом боролся не за одно правое дело, а за два сразу.

Вульф заметил, что Стрэнг смотрит на него с озадаченным видом.

— Я просто задумался, Джо, — сказал он, — Над этим проектом работают уже почти двести лет, но до сих пор не добились особого прогресса. У нас есть только Странники, Доказательства Телмонта и уравнения Манна. А теперь еще два человека исчезли.

— Когда это случится, — сказал Джоэль, — то случится вот так.

Он неуклюже щелкнул пальцами.

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю, — сказал Стрэнг.

Вульф двинулся к клеткам, где содержались Странники, и Стрэнг поспешил за ним. Очутившись перед стеклянной клеткой, Вульф задумался, получится ли у него когда-нибудь смотреть на ее обитателей без содрогания. Их безобразие еще можно было понять. Но почему они вдобавок еще столь омерзительно драчливы и жестоки? Размером они были не больше крупной крысы и выглядели так, будто с них заживо содрали кожу, причем так быстро и недавно, что они еще не успели истечь кровью.

Вульф смотрел на них как зачарованный, ожидая, что кровь вот-вот потечет, и они в ответ нахально уставились на него. Пожалуй, этот взгляд нельзя было с полным правом назвать злобным, но в их глазах светилось что-то очень близкое к злобе, к тому же сдобренной тем заносчивым высокомерием, которое могло смутить кого угодно.

— Теперь я понял, почему сказал, что все произойдет совершенно неожиданно, — пробормотал Стрэнг, — Когда я стою здесь и наблюдаю за ними, у меня порой возникает такое чувство, что я вот-вот пойму, в чем дело.

— Ты вроде говорил, что их было двенадцать, — заметил Вульф, — Сейчас их одиннадцать.

Стрэнг вздохнул.

— И такая петрушка — каждый день. За ними не уследишь.

Теперь Вульф увидел, что животных стало тринадцать. На гладком полу клетки, где всего миг назад никого не было, откуда ни возьмись появились еще два Странника.

— Джоэль, куда они деваются? Думаешь, они перемещаются во времени?

— Иногда мне кажется, что так и есть, — сказал Стрэнг, — Эх, если бы только я мог говорить с ними…

— Я знаю, что ты все проверил, но невидимость может быть довольно неуловимым свойством.

Стрэнг покачал головой.

— Мы знаем, мы абсолютно точно знаем, что невидимость здесь ни при чем. Они куда-то деваются. Перемешаются во времени или в пространстве. Если бы только я смог понять, почему они исчезают, возможно, мне удалось бы докопаться до того, куда.

— Тебе нравятся эти твари, Джоэль?

— Пожалуй. Скажем так, я привык к ним. Мне иногда кажется, что они, возможно, тоже начинают принимать меня. Но я не уверен. Если бы только можно было как-нибудь понять…

— Я знаю, — сказал Вульф, — Я знаю.

Он отвернулся от клетки и зашагал прочь. Стрэнг некоторое время шел рядом с ним.

— О Хендерсоне что-нибудь известно? — спросил он.

— Хендерсон исчез, — сказал Вульф.

— Как Такермен?

— Да, я уверен в этом.

— Гил, узнаем ли мы когда-нибудь?

— Я не могу ответить на этот вопрос, — отозвался Вульф, — Ты, разумеется, отдаешь себе отчет, в каком нелепом положении мы находимся — и как нелепо было это все с самого начала «Песочных часов». С таким же успехом кто-нибудь мог бы попросить нас придумать, как остановить солнце. А в этом проекте мы должны придумать, как перемещаться во времени. То, что нам нужны путешествия во времени, принимается как данность. Нам говорят: «Что ж, тогда давайте их разработаем». Организуют проект, называют его «Песочные часы» и говорят нам: «Через триста лет вы должны путешествовать во времени».

— У нас все получится, Гил.

Вульф протянул руку и похлопал Стрэнга по плечу.

— Спасибо тебе, — сказал он.

II

Вульф вышел во двор, на неожиданно яркий солнечный свет, от которого он зажмурился, способный смотреть на мир лишь сквозь прищуренные веки.

Он вдохнул сухой и жаркий аромат лета, смесь запахов сонной пыли, слишком зеленых листьев, нескошенного луга, старой облупившейся краски. Где-то вдалеке ворковал голубь, совсем рядом шелестели крыльями