4321 - Пол Остер

Майк Аронзон спросил у него, почему он разговаривает с ними, а не с кем-нибудь с Факультета журналистики – или к ним он тоже зайти собирается?

Потому, ответил Макманус, что опыт, набранный за ваши четыре года работы в «Спектаторе», ценнее, чем целый год в аспирантуре. Тот сюжет, что вы освещали прошлой весной, был крупным и сложным событием, это один из самых масштабных университетских сюжетов за много лет, и все вы, сидящие сейчас за этим столом, поработали хорошо, а в некоторых случаях – и замечательно. Вы прошли сквозь огонь, все выдержали проверку, и я знаю, что получу, если кто-то из вас согласится ко мне прийти.

Тогда Бранч поднял гораздо более важный вопрос – о «Нью-Йорк Таймс». Как Макманус относится к тому, как они освещали прошлой весной Колумбию, и чего ради кто-то из них захочет работать на официальную прессу, если та публикует сплошную ложь?

Они нарушили правила, ответил Макманус, и я по этому поводу так же сердит, как и вы, мистер Бранч. То, что сделали они, граничит с чудовищным, с непростительным.

Гораздо позже, когда Фергусону выпал случай поразмыслить над тем, что произошло в тот день, подумать, почему он поступил так, как поступил, и спросить себя, каковы были бы или не были бы последствия того, что он бы так не поступил, он понял, что все повернулось на слове чудовищно. Человек мельче, осмотрительней назвал бы это безответственным, или небрежным, или прискорбным, и все эти слова не возымели бы ни малейшего действия на Фергусона, только чудовищное несло в себе всю силу негодования, с которым внутри он ходил последние месяцы, негодования, которое, очевидно, разделял и Макманус, а если они вдвоем ощущали по этому конкретному поводу одно и то же, то должны воспринимать одинаково и какие-то другие вещи, и если Фергусона по-прежнему интересует работа в ежедневном издании или ему все еще хочется выяснить, станет ли журналистика для него решением или же нет, то, быть может, не такая уж это скверная мысль – бросить вызов ветрам стылого севера и принять предложение Макмануса. Это же всего-навсего работа, в конце-то концов. Если не выгорит, он всегда сможет двинуться дальше и попытать счастья в чем-нибудь еще.

Можете рассчитывать на меня, сказал Фергусон. Мне кажется, я готов попробовать.

Больше желающих не нашлось. Один за другим друзья Фергусона учтиво отказывались, один за другим жали Макманусу руку и прощались, а потом их осталось двое, Фергусон и его будущий начальник, а поскольку самолет Макмануса вылетал по расписанию только в семь часов, Фергусон решил прогулять занятие по английской романтической поэзии и предложил перейти через дорогу в «Вест-Энд», где они смогут продолжить беседу в обстановке поприятнее.

Места они нашли в одной из передних кабинок, заказали две бутылки «Гиннесса» и после нескольких кратких замечаний о Колумбии тогда и Колумбии нынче Макманус принялся знакомить его с географией того места, куда ему предстояло отправиться: с освежающей прямотой рассказывал об умирающем мире северо-западного Нью-Йорка, единственной части страны, где население сокращается, сказал он, и нигде так радикально, как в Буффало, потерявшем за последние десять лет почти сто тысяч человек, некогда славное Буффало, как он выразился, не без насмешливой лести в голосе, жемчужина старой культуры канала и пароходства, а теперь – почти безлюдная пустошь разрушенных и брошенных фабрик, обветшавших домов, заколоченных, просевших конструкций, разбомбленный город, на который не упала ни одна бомба, не тронутый войной, а затем от унылого Буффало он двинулся дальше и взял с собой Фергусона на краткую экскурсию по некоторым другим городам региона, тщательно подбирая эпитеты, когда говорил о бестолковых Сиракузах, анемичной Эльмире, уродливой Утике, бессчастном Бингемптоне и драном Риме, который никогда не был столицей никакой империи.

С ваших слов оно все так… так завлекательно, сказал Фергусон. А что же Рочестер?

Рочестер несколько отличается, сказал Макманус, там упадок классом повыше, это место рушится медленнее прочих, а потому оно по-прежнему более-менее крепко, по крайней мере – пока. Город с населением в триста тысяч в городской агломерации примерно в одну целую и две десятых миллиона человек, что требует тиража «Таймс-Юнион» в двести пятьдесят тысяч экземпляров в день. Городок низшей лиги, конечно, но не из дешевых городков низшей лиги, там «Красные Крылья» с тремя А накормили «Балтиморских Иволг» высокобелковой диетой из Буга Павелля, Джима Пальмерса и Пола Брайерса, там родина «Истман-Кодака», «Боша-и-Лома», «Ксерокса» и незаменимой горчицы Френча, спутника всех американских хот-догов начиная с 1904 года, отчего Рочестер стал городом, где у большинства людей есть работа на таких предприятиях, что не пойдут ко дну или не утекут за границу. С другой стороны, невзирая на парусные яхты и загородные клубы, на великолепный киноархив и приличный филармонический оркестр, на хороший университет и музыкальную школу еще лучше – она вообще одна из лучших в мире, – там процветают азартная игра, проституция и вымогательство, контролируемые Франком Валенти и мафией, а также есть обширные зоны нищеты и преступности, опасные черные трущобы, где проживает от пятнадцати до двадцати процентов населения, и многие из этих людей – в бедственном положении или без работы или употребляют наркотики, и если Фергусон вдруг забыл (Фергусон не забывал), то летом 1964 года три дня там бушевали бунты, через неделю после волнений в Гарлеме, трое погибли, разграблено и повреждено две сотни магазинов, произведена тысяча арестов, а затем Рокфеллер вызвал Национальную гвардию, чтобы положила этому конец, впервые в задокументированной истории Гвардия штурмом взяла стены северного города.

В этом месте Фергусон упомянул Ньюарк, Ньюарк летом 1967-го, и каково ему было стоять рядом со своей матерью на Спрингфильд-авеню ночью битого стекла.

Значит, вы понимаете, о чем я, сказал Макманус.

Боюсь, что да, ответил Фергусон.

Зябкие весны, продолжал Макманус, прелестные лета, сносные осени, жестокие зимы. Куда ни повернетесь, везде увидите имя Джорджа Истмана, но не забывайте, что в Рочестере жили и Фредерик Дугласс, и Сюзан Б. Энтони, и даже Эмма Гольдман провела там какое-то время, организуя рабочих потогонных мастерских в конце прошлого века. К тому же – и это очень важно, – когда б ни возникло у вас скверное настроение и вам бы не захотелось покончить с собой, сходите прогуляться на Гору Надежды. Это одно из крупнейших и старейших общественных кладбищ в Америке и по-прежнему одно из самых красивых мест в городе. Я сам туда часто хожу, особенно если меня тянет о чем-нибудь крепко подумать и покурить длинные, толстые сигары. Неизменно проясняет голову, а то и просветляет сознание. Место последнего упокоения трехсот тысяч отошедших душ.

В Рочестере триста тысяч человек над землей, сказал Фергусон, и триста тысяч под ней. Это наш добрый друг назвал бы соразмерным образом[110].

Или браком небес и преисподней.

Так началась первая беседа между Фергусоном и Карлом Макманусом, разогрев перед двумя часами, что они провели вместе в «Вест-Энде», обсуждая материалы, какие он станет писать для газеты, его пробный период инициации, когда ему предстоит освещать местные новости, что со временем подведет его к событиям национальным и мировым, если ему все удастся, в чем Макманус, к счастью, похоже, не сомневался и принимал как дело решенное, жалованье, которое ему начислят для начала (невеликое, но не такое, чтобы нужно было сурово бороться с душераздирающей нуждой), подробную информацию о персонале газеты и ее управлении, и чем больше говорили они, тем довольнее Фергусон становился принятым решением, своим инстинктивным рассчитывайте на меня в ответ на слово чудовищное, и теперь, когда Фергусон понемножку узнавал Макмануса, он понимал, что многому научится, работая на этого человека, что маловероятный Рочестер на самом деле – ход хороший и похожий на правду, и когда он протянул левую руку и показал ее Макманусу (который стал первым посторонним человеком, кто вообще у него поинтересовался, как он потерял свои пальцы), то сказал: Надеюсь, из-за этого призывная комиссия от меня отстанет и я смогу выйти к вам на работу.