Необходимые монстры - Ричард Кирк

– Джон Машина.

– Когда это было?

– Тринадцать лет назад.

– Уже через годы после того, как я видел его в последний раз, – задумчиво протянул Мох.

– Он не был недобрым… поначалу… зато пытался использовать мои необычные свойства. Возил меня из театра в театр, со сцены на сцену, включал меня в представления всяких уродцев как Стеклянного Мальчика. Сначала дела у него не заладились. Публика обвиняла его в надувательстве. У людей долгая память. Они помнили, что когда-то он проделывал что-то очень похожее с Меморией. Потом что-то случилось. Он пришёл в полуразрушенный дом, где прятал меня, когда отправлялся путешествовать. Джон был весь в крови и трясся от страха до истерики. Я неделю просидел в том здании взаперти, как какой-нибудь зверёк, пока он приходил и уходил по ночам.

– Значит, ты всё время знал о Мемории? – спросил Мох.

– Лишь немного. Рассказов о ней наслушался. Извини, но мне тоже стоило быть более откровенным.

Держа рисунок, Радужник перебрался к окну и стал смотреть в него. Мох видел его лицо отражённым в стекле.

– Однажды утром безо всякого предупреждения я был посажен на поезд и отправлен на север. Вот так и получилось, что я оказался твоим студентом в Трубном институте. Два заранее оплаченных семестра.

Радужник повернулся и поднял рисунок.

– Когда пришло время сажать меня в поезд, Джон нашёл этот рисунок и отобрал его у меня, говоря, что если бы кто-нибудь его увидел, то я оказался бы в страшной опасности. Он так и не разъяснил, что это за опасность. Он был в бешенстве. Даже и не почувствовал, как я выкрал рисунок у него из кармана. Прежде чем мы расстались, он сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, – ударил меня сбоку по голове. Потом плюнул мне в лицо и сказал, что я погубил его жизнь.

– Ну, это точно звучит знакомо, – заметил Мох.

– Было похоже на то, что он на глазах у меня обезумел от страха.

– Я верю Имоджин, – сказал Мох. – Она права: на радость или на горе, но Джон Машина связал нас всех.

– Она только что дала мне ключ к моему прошлому. Возможно, я найду ответ на вопросы, терзавшие меня всю жизнь.

– Какие это?

– Кто я такой и для чего я такой?

– Тогда путь наш ясен, – сказал Мох. – Я должен с Агнцем посчитаться…

– А потом мы отправляемся на остров Козодоя: уверен, именно там я раскрою своё прошлое. И у нас есть веское основание полагать, что и Мемория вернулась туда, если принять во внимание то, что рассказала нам Имоджин.

То ли после виски, то ли оттого, что бремя свалилось, но Имоджин крепко спала, когда Мох зашёл в спальню сообщить ей о принятом ими решении. Они не стали её беспокоить, а сами проговорили допоздна. Радужник оставался в библиотеке ещё долго после того, как Мох отправился спать. Он сидел в компании тикающих часов да грохочущих время от времени трамваев за окном. Рисунки лежали перед ним на столе. Ему незачем было держать их: оцелусы уже зафиксировали их во всех подробностях, сделав эту информацию доступной ему. Он был способен не просто мысленно поочерёдно изучать их, но и сознавать полную осведомлённость на данный момент. Радужник воспринимал свои расширенные мыслительные способности как должное. Он знал, что его память и степень осознанности явлений намного превосходят то, чем обладают окружающие, и при всём при том оставалось пространство, куда ему не было доступа. Время до его спасения из ледяного Радужного моря было пустым местом, запертой дверью. То ли из-за травмы, то ли по чьему-то умыслу, он никак не мог понять. Оцелусы, эти, как он был уверен, наделённые сознанием слуги, оставались немы на сей счёт.

Когда часы пробили три, Радужник поднялся и подошёл ко всё ещё раскрытому походному сундуку с книгами. Всё оставалось таким, каким оставила Имоджин, и на какое-то время на глаза ему попалось свечение с булавочный укол. Нагнувшись, он вынул из гнезда пузырёк. Тот был наполнен мелкими ракушками и костями: предметы, какие, можно ожидать, стал бы собирать ребёнок на морском берегу. Он поднял пузырёк и повернул его в руке. Ошибиться было невозможно: внутри что-то мерцало. Крышка открутилась с сухим скрежетом. Среди собрания мелочи лежал стеклянный сплюснутый овоид. Внутри он был дымчатым и слабо светился. Когда Радужник извлёк его, тот пристроился у него на ладони, а когда он отвёл ладонь – остался в воздухе. И овоид поднялся, чтобы присоединиться к пяти оцелусам, которые подплывали к нему стайкой любопытных рыбок.

На следующее утро Мох решил нанести визит Оливеру Таджалли. Радужник ушёл где-то среди ночи, а Имоджин всё ещё спала. С прихода Радужника Мох впервые покинул квартиру. Позаимствовав кожаное пальто и приличные туфли, он пошёл быстрым шагом, избегая встречаться взглядом с редкими прохожими. Потирал ладонь о ладонь, чтобы согреться. Было ещё рано, и лёгкий морозец нежился на ближних крышах. Трамваем можно было добраться быстрее, но ему хотелось передвигаться незамеченным, насколько только это возможно.

Боковые улочки были вымощены кирпичом, почти совершенно стёршимся за столетия, и утыканы крышками канализационных колодцев, отлитыми с барельефом рыбы. Воздух был наполнен запахом пекущегося хлеба, который мешался с угольным дымом. С железнодорожного моста Мох видел, как рабочие во дворе пекарни закатывали караваи в фургоны доставки. Лошади на холоде били копытами. Лишения войны вернули многое из того, что делалось в старину. Ещё пятнадцать минут пешочком – и Мох оказался у книжного магазина, самого заметного здания в круге уличного движения, очерченного трамвайными линиями. В центре круга был парк. Подходя, Мох через переплетения ржавых конструкций на игровой площадке видел фасад магазина Таджалли и бронзовый памятник какому-то забытому герою.

Квакуша не соизволил и глаз поднять, когда Мох подошёл к прилавку. Несомненно, всё ещё дулся из-за атласа.

– Мне нужно поговорить с Оливером, – сказал Мох.

– Господин Таджалли в ванной, – протянул клерк, закатывая глаза. – Надеюсь, вы бережно обращаетесь с тем атласом, господин Лес.

Мох поднялся на второй этаж. Стены украшали фотографии, надписанные писателями известными и позабытыми. Подойдя к одной двери, он постучал бронзовым молотком, закреплённым на уровне глаз.

– Проваливай, – донёсся крик изнутри.

– Оливер, это Мох.

– Я ванну принимаю, чёрт бы тебя побрал.

– Ты только и делаешь, что ванну принимаешь. Впусти меня, пока я не задохнулся тут. – Мох всё больше распалялся в спёртом воздухе.

– Отстань от меня, – бросил тот.

– Оливер, открой дверь, пока я её не вышиб.

– Чтоб тебя разорвало. Очень мило. Ладно, тогда заходи. Иначе, как я понимаю, миром не кончится. Не заперто. Жар только не выпускай.

Мох вошёл в большую ванную комнату, выложенную потрескавшимися плитками, затирка меж которыми походила на чёрные полоски лакрицы, пол в ванной обильно порос грибком. Оливер Таджалли барахтался в чугунной ванне на высоком постаменте. Духота от пара и плесени мешалась с дымом его сигары, от которого ломило в висках. На голове у Оливера торчал проеденный мышами цилиндр, а перед ним на сиденье лежала раскрытая книга порнографических гравюр. Служанка у дальнего конца ванны подливала из чайника в воду кипяток. Потом, словно помешивая несуразный суп, она лопаткой для стирки равномерно распределяла тепло.