Вирус "А". Как мы заболели вторжением в Афганистан - Валерий Самунин

Аналитик резидентуры взял третью записку. В ней говорилось:

«Встретился с Ашраф-ханом, хозяином дома, который я снимаю рядом с посольством. Ашраф-хан — один из вождей племени ахмадзаев. Женат на дочери бывшего посла Афганистана в Америке и, одновременно, приемной дочери начальника афганского Генштаба генерал-полковника Фарука — Су-райе. Учился в Чехословакии. Бывшие правители Афганистана (король и Дауд) знали родителей Ашраф-хана и его родственников. Уважали их семью за благородное происхождение и добрый нрав. Ашраф-хан какое-то время был военным. Дослужился он то ли до капитана, то ли до майора. Теперь работает начальником департамента в министерстве планирования. Карьеру не строит. Государственная служба для него не более чем “присутствие”. Он крупный землевладелец. Богат. Доход ему приносят многие гектары плодородных земель в окрестностях Кабула, виноградники, что располагаются в районе Кух-е даман и в других местах. Эмир Афганистана Аманулла-хан в свое время подарил его отцу большой участок земли рядом с дворцом Тадж-бек, где Ашраф-хан сейчас и живет в богатом коттедже. Ашраф хорошо говорит по-чешски и по-русски. Любит Советский Союз. Постоянно ездит к нам в Москву за покупками для сына Азиза. Считает, что наши товары для детей лучшие в мире.

Сегодня утром он приехал ко мне, чтобы узнать, как я пережил вчерашние события. В процессе короткой беседы, которую я, надо сказать, ему навязал (он, скорее, молчаливый, чем словоохотливый человек), Ашраф выразил такое мнение:

“Тараки и те пуштуны, которые вместе с этим лидером НДПА вчера совершили государственный переворот, не принадлежат к верхушке афганской аристократии. Они не имеют достаточно тесных связей с вождями племен. Обычно пуштуны — даже не очень знатного происхождения — знают своих предков как минимум до седьмого колена. А знает ли своих предков Нур Мохаммад Тараки? Хотя бы до третьего колена? Вряд ли. А если знает, может ли он гордиться ими? Вряд ли. Кто они, его предки? Рабы, поденщики, нищие, пастухи…

Пуштунские племена всегда определяли политику в Афганистане. Кого они примут — тому и править. Как решат вожди племен, так оно и будет. Но вряд ли пуштунская верхушка поддержит новую власть. А, следовательно, эту власть вряд ли поддержат и пастухи…”

“Я, — сказал далее Ашраф-хан, — изучал в Чехословакии марксизм-ленинизм. И надо сказать, неплохо изучил эту науку, был отличником на экзаменах. Я знаю, что Тараки, доверяя «классовой теории», думает, будто пуштунские «низы» только и мечтают, чтобы покончить с угнетением пуштунских «верхов». Он думает так потому, что он больше англичанин, чем пуштун. Однако у меня, кроме знаний, полученных в Праге, есть знания, полученные от моего деда, от моего отца — настоящих пуштунов. Поэтому я полагаю, что Тараки ошибается. Классовая теория «верхов» и «низов» годится для Европы. Не посчитайте, что я пытаюсь критиковать марксизм-ленинизм. Это великое учение. Однако это учение — не для Афганистана. Оно для европейского общества. В нашем, афганском, обществе нет «классов. У нас нет рабочих, крестьян, капиталистов, какие существовали при Марксе на Западе. Вернее сказать, нет таких межклассовых отношений, которые тогда существовали в Европе. Зато у нас есть племена. Внутриплеменные и межплеменные отношения нельзя объяснить марксистко-ленинской теорией. Я об этом очень много думал. Следовательно, здесь, в Афганистане, теория марксизма-ленинизма неприменима. Я очень близко связан со своим племенем, и мне абсолютно непонятно, как это «низы» племени смогут бороться против «верхов»? Ну да, поссорятся две семьи. Тогда, конечно! Но это ведь не в смысле классовой борьбы. Ведь и «верхи», и «низы» в наших племенах одно и то же — родственники”».

Вова некоторое время поразмышлял над прочитанными материалами. Выкурил пару сигарет. Вот понаписали! Один грозит нелюбовью мусульман. Другой «раскорячивает» нас: «Будете много помогать, будете мало помогать.» Третий пишет с позиции как бы друга, но не друга наших друзей. И ведь все это правильно. И вот лежат эти бумажки передо мной. Пойду и сожгу их. Сжечь — и нет проблем! А может, и не сжечь? А может, добавить эту информацию в уже написанную телеграмму, испортить бочку меда как минимум тремя ложками дегтя?

Размышляя таким образом, Володя с картонной папкой в руке, где лежала уже написанная телеграмма и только что прочитанные им материалы, направился в кабинет Орлова-Морозова. Однако заместителя резидента на месте не оказалось, дверь была заперта. Тогда он пошел к резиденту. Но и того на рабочем месте не было. В его кабинете за боковым столиком сидел Орлов-Морозов. Напялив на кончик носа свои учительские очки, он разбирал какие-то бумаги.

— Заходи… Володя, — почти неслышно сказал он. — Ви-лиора Гавриловича. увезли. в госпиталь. Возможно, у него. инфаркт. Давай, что надо подписать?

Гвоздь, не зная, что сказать, сразу же положил на стол все принесенные материалы.

— А Вилиор Гаврилович как? — спросил Вова.

— Я только приехал от него. Не знаю. Я не врач. — едва выдохнул Орлов-Морозов.

Прочитав текст и поправив знаки препинания, замрези-дента собрался подписать телеграмму. Занес свою серебряную перьевую ручку над текстом. Но перо так и не опустилось на бумагу. Потом он испытующе посмотрел на Володю поверх своих очков.

— Есть что-то еще?

— Почитайте, — Володя выложил взволновавшие его сообщения.

Орлов-Морозов читал очень медленно. Во время чтения на его лице не шелохнулся ни один мускул. Закончив читать, он сразу же подписал подготовленную Вовой телеграмму, где содержались только положительные отклики на вчерашнюю революцию. Потом тихо сказал:

— Эти материалы, которые не вошли в телеграмму, очень хорошие. Сохрани их. Будем над ними работать. Ты ведь понимаешь, что если всем этим мы сейчас. загрузим наших руководителей в Москве, то. их головы не выдержат. Они нас не поймут. К тому же 2 мая к нам. приезжает Иван Иваныч.

— А почему мы должны думать о состоянии голов руководителей или об. Иване Ивановиче? — возмутился Вова. — Ах, да! Иван Иваныч! — тут же осекся он.

Вова был потрясен. И инфарктом резидента, и отсутствием возможности сообщать в Центр то, что рассказывают источники информации, и, более всего, приездом Ивана Ивановича Ершова. До этого он не спал всю ночь и, что самое интересное, не хотел спать. «Пойду домой и напьюсь», — принял окончательное и бесповоротное решение Вова Гвоздь.

— Я вам больше не нужен? — почти спокойно спросил он начальника.

— Иди. Иди и отдохни как следует, — видимо, угадав намерение аналитика, ответил Орлов-Морозов.

* * *

Для Владимира Александровича Крючкова субботнее утро 29 апреля началось с традиционной зарядки. Начальник Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) был педантом и никогда не изменял своим правилам. Энергичная гимнастика входила в число этих правил. Он сам разработал свой комплекс упражнений и старательно делал эти упражнения, где бы ни застало его утро — на служебной ли даче в Ясенево, в городской ли квартире.

Была суббота, но даже в выходные Крючков не делал себе послаблений: встал, как обычно, в шесть утра, облачился в спортивный костюм, вышел на газон рядом с ясеневской дачей и почти час истязал себя привычной гимнастикой. Затем — душ, скромный завтрак, и пора на работу. На службу Крючков всегда ходил пешком. Да и идти-то было совсем недалеко, не более километра, по недоступной для чужих, обнесенной забором территории, примыкающей к комплексу зданий внешней разведки. Как и полагается секретному ведомству, комплекс находился в стороне от посторонних глаз, в лесу за кольцевой дорогой. Семь лет назад разведка справила здесь свое новоселье. Территорию обнесли надежным контуром защиты, а на главных воротах привинтили металлическую доску с малопонятной надписью «Научный центр исследований». Человек, придумавший эту надпись, видно, был большим шутником. Впрочем, редко кто отваживался дойти или доехать до главных ворот и лицезреть удивительную табличку, потому что съезд с кольцевой магистрали на дорогу, ведущую к «ученым», был уставлен запрещающими «кирпичами». А народ в ту пору у нас был дисциплинированный, к запрещающим знакам относился уважительно.