Спасти огонь - Гильермо Арриага

сейчас», — говорили матери, точно зная, что рано или поздно их сыновья падут в сырую землю.

Пока «Самые Другие» стрелялись с «Киносами», властей было не видно и не слышно. Пускай себе грызутся. Дарвиновский закон в применении к нарко. Естественный отбор шлака. Солдаты, морпехи и федералы явились, только когда стрельба утихла, и сделали свою работу: выяснили, кто победил, отмыли деревню до блеска, никаких червивых жмуров, ни капли крови, и предупредили ошалевших местных: ничего-тут-не-было-вам-показалось-живите-спокойно-а-рот-на-замке-держите.

Хосе Куаутемок уснул с включенным вентилятором. И все равно вспотел. Долбаная жара. Сел на койке, весь мокрый. Вдали печально промычала корова. В заварухе подстрелили ее теленка, и теперь она бродила по улицам, искала его. Неизбежные потери среди мирного населения на нарковойне. Солдаты теленка увезли, как и олененка со вспоротым брюхом. Ничего, что мясо уже подванивало, варка всех микробов убивает.

На рассвете Хосе Куаутемок упаковал свои пожитки в чемоданчик, сел в джип и поехал в Сьюдад-Акунью. В зеркале заднего вида постепенно терялись пыльные улицы эхидо. Больше он сюда не вернется. В семь утра он позвонил в звонок; не самый приличный час, но он пришел как профессионал, так что с него взятки гладки, работа есть работа. Сначала не отвечали. Он еще раз позвонил. Наконец раздался хриплый голос фэтилишес: «Иду». Она открыла в халатике, заспанная. При виде Хосе Куаутемока испугалась. Решила, что он принес плохие вести. «С Чучо все в порядке?» Чучо — это Машина, но только она имела право так к нему обращаться. Он это имя не любил, в Гвадалахаре так собак называют, а он никакая не собака. «Да, все хорошо. Он ушел в горы на время, но все в порядке». Она вздохнула с облегчением. Слухи о разборке уже просочились в город. Хосе Куаутемок уставился на ее ненакрашенное лицо, с отпечатком от подушки. А она симпатичная. И похудела здорово. Теперь больше делишес, чем фэт. Чем ближе к кости, тем слаще мясо.

Хосе Куаутемок объяснил, что ему нужно где-то перекантоваться, пока он будет выяснять, чем занимаются Галисия и его люди утром, днем и вечером. «Я поищу кого-нибудь», — сказала ньюборн-худышка, потом смолкла и застыла в дверном проеме. Солнце начинало поджаривать все живое, что не успело спрятаться в тень. Хосе Куаутемоку не улыбалось обгореть, и он спросил, не угостит ли она его завтраком. Прежде чем ответить, она окинула взглядом улицу. Если Машина узнает, что в его отсутствие в дом заходил мужчина, пусть даже брат родной, ее роскошное тело станет удобрением для цветочков. Убедившись, что соседей не видно (кто вообще встает в семь утра?), она сказала, да, можно, только пусть припаркуется за два дома, чтобы не вызывать подозрений.

Хосе Куаутемок припарковался и пришел обратно. В звонок звонить уже не пришлось. Аппетитная экс-толстушка оставила дверь полуоткрытой. Блюдя честь жены своего кореша, он тоже посмотрел, не выглядывает ли из-за соседских дверей любопытный нос, но увидел только двух бездомных собак и вошел в дом.

Домик был скромный. Мебель в гостиной под целлофановыми чехлами, пол цементный, стены выкрашены в розовый, репродукция «Тайной вечери» и огромный телик посреди комнаты. Она выглянула в дверь кухни. «Я там кофе поставила, можешь налить себе. Пойду помоюсь, я недолго». Дать хочет, надумал дурного Хосе Куаутемок. Не хотела бы — сказала бы: «Вот тебе твой завтрак, я в фольгу завернула, чтобы не остыл. Кофе в термосе. Топай. Увидимся там-то тогда-то». Но нет. Она сказала: «Пойду помоюсь». Это значит: «Хочу быть свеженькой и хорошенькой». Экс-пампушка указала на газеты, лежащие на столе в столовой. «Можешь пока почитать, что пишут „Сокало" и „Вангуардия“ про смерть дона Хоакина». И ушла в душ. Хосе Куаутемок налил себе кофе и сел в обтянутое целлофаном кресло читать газеты.

Пресса представила смерть дона Хоакина как результат перестрелки между его ратью и федеральной полицией, пытавшейся его взять. На фотографиях он лежал посреди улицы, а рядом валялись трое телохранителей. Когда все успокоилось, полицейские вытащили его из дома, разместили на углу и поскорее, пока не окоченел, вложили в руку пистолет. Рядом еще жмуриков подсыпали, тоже со стволами, и позвонили газетчикам. Клик-клик камерами, и вот он, босс, с соответствующим пулевым ранением в башке первым планом. «Убит капо», — гласил один заголовок. «Хоакин Гарсия уничтожен федеральными силами», — сообщал другой. Про остальных, кто там полег, ни полслова. Ничегошеньки. Дым, призраки. Парой десятков больше в списках без вести пропавших. Ни одного упоминания о бойне в Провиденсии. Тот, кто умирает в Нар-коленде, получает one way ticket в Сумеречную зону.

Эсмеральда долго не выходила. Наверняка для него прихорашивается. Наконец вышла бывшая чабби, а нынче ямми. В обтягивающем зеленом платье, волосы еще мокрые. «Жара невыносимая, скажи?» — сказала она. Хосе Куаутемок кивнул. Еще восьми нет, а на градуснике уже все тридцать пять. Она взяла пульт и включила кондиционер. «Я на время только включаю, иначе дерут за свет». Ветерок охладил лоб Хосе Куаутемока, уже начавший покрываться испариной. «Что хочешь на завтрак? Могу сделать омлет с фаршем, горячие бутерброды. Еще хлопья есть, „Чоко Криспис"». Хосе Куаутемок выбрал омлет с фаршем, «без чили и без лука, пожалуйста». Она помолчала. «А не хочешь посидеть на кухне, поболтать, пока я готовлю?» Хосе Куаутемок мысленно перевел: «Посмотрим, не получится ли у нас замутить кесадилью погорячее». «Конечно», — сказал он и пошел за ней на кухню.

Она налила масла в сковородку и начала взбивать яйца. Если вдуматься, Эсмеральда ему очень даже нравится. С тех самых пор, как он заметил, что она посматривает на него исподтишка, в тот день, когда Машина нашел ему комнату на шоссе Санта-Эулалия. И вот он у нее на кухне, ее муж в бегах, а сам он готов утолить желание. Хосе Куаутемок встал со стула и молча двинулся к ней.

Один

В тюрьме ты никогда не бываешь один, даже если ты один. Вокруг всегда шум и взгляды. Засыпаешь и все время слышишь храп, хлопанье дверей, крики. Иногда некоторые встают по ночам проораться. Или они вдруг понимают, что никогда не выйдут, или что они больны и уже не вылечатся, или скучают по детям, или просто охота поорать. Каждую ночь кто-то кричит. И еще храп этот. Некоторые храпят так громко, что за десять камер слышно.

И