Когда порвется нить - Никки Эрлик

Возможно, он прав, и нити действительно дают нам шанс жить с меньшими сожалениями, потому что мы точно знаем, сколько времени у нас есть. Но не слишком ли многого мы требуем от людей? Я с трудом могу сосчитать количество жизней, которые я прожила мысленно: я была путешественницей, писательницей, актрисой, жокеем, — и всегда знала, что неспособна воплотить эти мечты.

Полагаю, мне следует вам сообщить, что я не открывала свою коробку и не планирую этого делать.

С тех пор как появились нити, многие наши разговоры касаются таких грандиозных, тяжелых идей, буквально жизни и смерти. И я скучаю по разговорам о мелочах, особенно в городе, где так много замечательных мелочей.

Вчера вечером, например, я ждала такси возле своей квартиры и увидела, как пожилой человек высунулся из окна и помахал на прощание пожилой женщине на тротуаре внизу, когда она выходила из здания. Он продолжал махать ей, пока она уходила, а она оборачивалась и махала в ответ. Они оба продолжали махать руками, как дети, пока женщина не дошла почти до самого конца квартала.

И даже когда женщина перестала оборачиваться и пошла дальше, мужчина все не уходил, глядя на тот угол здания, за которым она исчезла.

Возможно, это были Гертруда и ее солдат. Они воссоединились и счастливо живут на пенсии на Манхэттене.

Э.

Дорогая Э.,

позвольте рассказать вам историю: примерно год назад я шел домой около полуночи, когда ни с того ни с сего заиграла старая песня. Que Será, Será[12]. Оригинальная версия в исполнении Дорис Дей. Моя бабушка иногда ее напевала. Песня звучала все громче, и наконец я обернулся и увидел велосипедиста, который ехал посередине пустой улицы, в ослепительно фиолетовой куртке, со стереосистемой, пристегнутой к сиденью велосипеда. Он медленно проехал мимо, слушая музыку, — как будто так и надо.

Я забыл о нем, а несколько месяцев назад вдруг услышал ту же музыку на улице, снова посреди ночи. Que será, será. «Что будет, то будет»… Это был он: та же песня, тот же человек, даже в той же куртке.

Некоторые считают, что Нью-Йорк — это жадное, эгоистичное, агрессивное место, и они не то чтобы совсем ошибаются, но это также место, где живут щедрые люди, которые делятся своей духовной силой с миром. Возможно, этот человек ездит тихими вечерами на велосипеде, принося музыку в разные уголки города. И каждые несколько месяцев оказывается на моей улице.

Возможно, когда появились нити, он выбирает другие песни, и будущее теперь, по крайней мере частично, принадлежит нам. Но мне хочется думать, что он слушает и старые песни. Возможно, он верит в музыку, в ее силу поднимать настроение и объединять. Может быть, он знает, что мы всегда в этом нуждались — и сейчас нуждаемся даже больше, чем когда-либо.

Б.

ДЖЕК

Мать Джека любила музыку. Он помнил ее не очень хорошо, но музыка врезалась ему в память: она насвистывала себе под нос на кухне и пела ему на ночь, и ее мягкий, успокаивающий голос одинаково завораживал их обоих.

После ее ухода отец Джека сказал, что он уже слишком взрослый для колыбельных песен, и отказался ему петь. Тетя Кэтрин хотя бы пыталась петь ему по вечерам, когда укладывала его спать, но она знала только полдюжины церковных гимнов, и в конце концов Джек перестал ее просить.

Но именно воспоминания о тех вечерах, когда тетя аккуратно сидела на краю его кровати и пронзительно пела о Божьей любви и жертве Иисуса, заставили Джека сказать «да», когда она попросила его пойти с ней на встречи с избирателями.

— Мы с дядей Энтони будем очень признательны, если ты присоединишься к нам на сцене, — сказала она. — Ты будешь там очень к месту в своей замечательной кадетской форме.

И Джек согласился, несмотря на тяжесть в животе. В семье Хантеров «да» было единственным приемлемым ответом.

Несколько двоюродных братьев или других родственников обычно поднимались с ним на сцену, но Джек был единственным членом клана Хантеров, который, казалось, стеснялся там стоять, переминаясь с ноги на ногу в своих тяжелых форменных ботинках. Обычно он старался расположиться прямо позади тети или дяди, заслоняясь от назойливых объективов камер, желая остаться как можно более незаметным.

В отличие от остальных членов семьи, Джеку не хотелось потеть под лучами софитов. Он просто пытался пережить последний год учебы в военной академии, не привлекая к себе лишнего внимания. И предвыборная кампания Энтони Роллинза явно нарушала эти его планы.

Сосед Джека по комнате, Хавьер, был единственным, кому он доверился.

— Я просто не знаю, как из этого выбраться, — пожаловался Джек, когда они вдвоем пошли в спортзал, чтобы потренироваться на полосе препятствий.

— Почему ты не можешь сказать им, что тебе там неудобно? — спросил Хавьер, подтягивая к ним пару болтающихся канатов. — Разве ты не можешь сказать, что у тебя боязнь сцены или что-то в этом роде?

Парни вцепились в канаты и начали карабкаться по ним вверх.

— Страх для них не оправдание, — пыхтел Джек, пока колючие волокна впивались в его ладони.

— Но они твоя семья.

Джек вздохнул, глядя на подошвы кроссовок Хавьера, которые скользили по веревке над ним, уже на два фута выше Джека.

— Вот именно. Именно поэтому я и знаю, что они не поймут.

Хавьер ступил с каната на деревянную платформу наверху и кивнул Джеку, как раз когда двое членов команды по регби вошли в спортзал внизу.

— Эй, Хантер! Не смотри вниз! — крикнул один из вошедших.

— Да, жаль, что твой дядя еще не президент, — сказал другой. — Может быть, он смог бы договориться, чтобы тебя освободили от полосы препятствий.

Джек вспыхнул от гнева, его кулаки сжались вокруг веревки, но Хавьер сверху бросил на него предупреждающий взгляд, будто бы говоря: «Оно того не стоит».

Семья Джека не в первый раз в жизни доставляла ему неприятности, и наверняка не последний. Репутация Хантеров была хорошо известна как в университетском городке, так и за его пределами. Было у них одно редкое качество: их род вел начало от солдата, принимавшего участие в Войне за независимость США, капитана Хантера, и каждое поколение — начиная с 1770-х годов — отправляло в армию хотя бы одного члена семьи. Только раздробленная во время школьного футбольного матча коленная чашечка помешала отцу Джека тоже пойти в армию.

По правде говоря, единственным пятном в истории семьи Хантеров была мать Джека, которая бросила семью, когда он был еще маленьким. Из обрывков добытой информации Джек рассудил, что его мать всегда была слишком независимой, слишком свободолюбивой для Хантеров. Возможно, когда-то она любила отца Джека, возможно, даже смягчила его нрав, но жить с ним не хотела. Случайная беременность и скоропалительный брак просто вынудили ее к этому. Когда она наконец сказала ему, что уходит, отец Джека заявил, что никогда не откажется от наследника рода, а ее адвокат не смог справиться с более опытным адвокатом Хантеров. Отцу Джека была предоставлена полная опека над ребенком, а мать Джека получила свободу. В последний раз Джек слышал, что она где-то в Испании, живет с коллегой-эмигрантом и пытается пробиться на музыкальную сцену. Отец Джека в свое время дал понять, что вопрос о зачислении его сына в военную академию был давно решен и обсуждению не подлежал.