Путь на Амальтею. Стажеры - Борис Стругацкий

– Очень рада, – сказала она. – Садитесь, мальчики.

Гриша и Дауге сели.

– Меня зовут Мария Сергеевна, – сказала она, разглядывая Гришу. – Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского.

Гриша опустил глаза и слегка поклонился.

– Я знаю вашего отца, – продолжала она. Она перестала улыбаться. – Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.

Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:

– Что ты будешь пить, Маша?

– Джеймо, – ответила она, ослепительно улыбаясь.

– Это очень крепко? – спросил Дауге. – Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.

Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет, и даже косы остались совершенно те же, тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.

– Вот мы и встретились, – сказал он. – А ты почему здесь? Ты ждешь кого-нибудь?

– Нет, – проговорила она. – Я никого не жду.

Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.

– Ты провожала, – тихо сказал он.

Она кивнула.

– Кого? Неужели нас?

– Да.

У него остановилось сердце.

– Меня? – спросил он.

Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.

– Нет, – ответила она.

– Володьку? – сказал он с горечью.

– Да.

Гриша тихонько ушел.

– Какой милый мальчик, – сказала она. – Сколько ему лет?

– Восемнадцать.

– Неужели восемнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.

– Да, время идет, – сказал Дауге. – Вот я уже и не летаю.

– Почему? – равнодушно спросила она.

– Здоровье.

Она быстро взглянула на него.

– Да, ты неважно выглядишь. Скажи… – Она помолчала. – А Быков тоже скоро перестанет летать?

– Что? – спросил он с удивлением.

– Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, – сказала она, глядя в окно. Она опять помолчала. – Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его.

– А при чем здесь Быков? – спросил Дауге неприязненно.

– С Быковым безопасно, – сказала она просто. – Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты – и вдруг не летаешь.

– Буду работать в институте, – сказал Дауге.

– Работать… – Она покачала головой. – Работать… Посмотри, на что ты похож.

Дауге криво усмехнулся.

– Зато ты совсем не изменилась. Замужем?

– С какой стати? – возразила она.

– Я вот тоже так холостяком и остался.

– Неудивительно.

– Почему?

– Ты не годишься в мужья. Я знаю это по опыту.

Дауге неловко засмеялся.

– Не нужно нападать на меня, – сказал он. – Я просто хотел поговорить.

– Раньше ты умел говорить интересно.

– А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.

– Нет, почему же? – вежливо сказала она. – Я с удовольствием слушаю тебя.

Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.

– А Володю я провожаю всегда, – сказала она. – У меня есть друзья в управлении, и я всегда знаю, когда вы улетаете. И откуда. И я всегда его провожаю. – Она вынула соломинку из своего бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. – Он единственный близкий мне человек в вашем сумасшедшем мире. Он меня терпеть не может, но все равно он единственный близкий мне человек. – Она подняла бокал и отпила несколько глотков. – Сумасшедший мир. Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?

– Понимаю, – сказал Дауге.

– Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором ты живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все просто очень ограниченные люди. Вы просто не способны задать вопрос – «зачем?». – Она снова отпила из бокала. – Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?

Дауге очень хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. Где уж тебе понять, подумал он. Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый слепой червяк, и ты уже не веришь, что так было неоднократно, а потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь наконец калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать. Он сказал:

– Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.

Она резко возразила:

– А что, если права я?

– Нет. – Дауге помотал головой. – Правы они. Они не задают вопроса: зачем.

– А может быть, они просто не могут широко мыслить?

Дауге усмехнулся. «Что ты знаешь о широте мысли?» – подумал он.

– Ты пьешь холодную воду в жаркий день, – сказал он терпеливо. – И ты не спрашиваешь – зачем? Ты просто пьешь, и тебе хорошо…

Она прервала его:

– Да, мне хорошо. Вот и дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!

– Пусть, – спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная гнетущая тоска. – Мы ведь не об этом говорили. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек – это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще очень много людей на Планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.