Хозяйка розария - Шарлотта Линк

В комнату полилось тепло летнего дня, запахло розами, которые росли под окном — аромат их был сладким и томным. Розы — больше, чем все остальные предметы — внушали ей покой, который до сих пор был основой, непоколебимым, как скала, устоем ее жизни. До сих пор она не понимала, как размеренность и несокрушимость определяли для нее каждый день и каждый час жизни. Предчувствие говорило ей, что старые времена никогда не вернутся, но она изо всех сил цеплялась за надежду, что весь этот кошмар минует, и все станет таким, каким было когда-то.

Всю вторую половину дня Беатрис просидела на кровати — выпрямив спину и сведя ноги — как храбрая школьница, которой, правда, не шли всклокоченные волосы, усталое лицо и голодные глаза. Она слышала, что в доме происходит какая-то шумная суета. Подъезжали и отъезжали автомобили, из всех комнат доносились громкие голоса и восклицания. Звуки немецкой речи казались ей угрожающими, потому что она не понимала ни единого слова, и не могла поэтому знать, не говорят ли эти люди о ней и о том, что с ней будет дальше.

Она преодолела желание взять в руки куклу или игрушечную зверюшку. Это показалось ей неуместным. Мир вокруг нее перевернулся и показал ей лицо, не имевшее ничего общего с прежним. Детство кончилось. Оно кончилось внезапно, без постепенного, легкого перехода к новой жизни. Беатрис никогда больше не найдет утешения, обняв плюшевого мишку или любимую куклу.

Ранним вечером в комнату заглянул Виль и сказал, чтобы Беатрис спускалась к ужину. Беатрис по-прежнему не ощущала голода, но подчинилась требованию солдата. Внизу, в прихожей, стояли ящики и коробки. Сквозь распахнутую настежь входную дверь Беатрис увидела вездеход, в котором сидели и болтали двое немецких солдат. Они подставляли лица вечернему солнцу и весело смеялись. Они ничем не напоминали о войне, они были похожи на двух молодых людей, наслаждающихся отпуском и свободой.

«Для них это игра», — содрогнувшись, подумала Беатрис.

В столовой находились Эрих и еще три немецких офицера. Они стояли вокруг обеденного стола, курили и разговаривали на своем языке. Стол был уставлен лучшим фарфором Деборы, стояли на нем хрустальные фужеры, а рядом с тарелками лежали серебряные ножи и вилки. Этой посудой и столовыми приборами в семье пользовались только по праздникам — на Рождество, Пасху и на дни рождений. Но немцы превратили эту фамильную ценность в обычную посуду. Или для них сегодня был особый день? Наверное, они решили отпраздновать захват острова. Во всех канделябрах горели свечи. На буфете стояла большая стеклянная ваза, из которой торчали розы самых разных оттенков и размеров. Дверь в сад была открыта. Солнце ярко освещало зелень лужайки. Впервые за много дней в небе не было слышно рева авиационных моторов. В саду щебетали птицы и свистели сверчки. Беатрис вдруг ощутила раздражение от того, что несмотря на разыгравшуюся на нем драму, остров нисколько не изменился.

Эрих обернулся к Беатрис, когда она вошла в столовую и улыбнулся.

— Это и есть та самая юная дама, — сказал он на своем ломаном английском. — Господа, позвольте представить вам мисс Беатрис Стюарт.

Он ничего не добавил к этим словам — но, может быть, он сказал офицерам об этом раньше — что в отсутствие ее родителей это был ее дом. Он обращался с Беатрис как с запоздавшей гостьей, которую поэтому пришлось представлять особо.

Имена господ ускользнули от слуха Беатрис, она их не поняла, и они были ей неинтересны. Она поняла лишь, что все они были офицеры. К самому Эриху все почтительно обращались «герр майор». Он держал себя как хозяин дома, приказав Вилю, который, как поняла девочка, был его денщиком, принести из подвала и разлить вино. Беатрис помнила, как гордился отец своим винным погребом; она пришла в ярость, видя, как Эрих Фельдман в своей гордыне пренебрегает этикетом и правилами приличия, ведя себя так, словно это вино принадлежало ему.

Повар принес еду. Этот человек был худ и бледен, но дело свое, видимо, знал превосходно. Во всяком случае, он приготовил отличный ужин из пяти блюд. Весь день Эрих занимался доставкой в дом провизии. Беатрис не могла понять: немцы привезли все эти продукты с собой или просто конфисковали их у жителей острова? Она едва притронулась к пище и пила только апельсиновый сок, который поставил перед ней Виль. Мужчины разговаривали по-немецки и громко смеялись, видимо, пребывая в прекрасном настроении. Только когда перешли к десерту, Эрих повернулся к Беатрис.

— С завтрашнего дня Виль будет каждый день по два часа учить тебя немецкому языку. Думаю, ты быстро выучишь наш язык. В твоем возрасте люди еще очень восприимчивы.

— Кроме того, выглядит она, как умная маленькая леди, — заметил один из офицеров и по-отечески подмигнул Беатрис.

— Зачем мне учить немецкий? — спросила она. — Я же не собираюсь жить в Германии.

После этих слов в столовой повисла оглушительная тишина. Виль, собиравшийся долить вино в бокалы, застыл на месте с бутылкой в руке. Потом Эрих расхохотался — громко, но — как показалось Беатрис — не весело, а, скорее, злобно.

— Нет, моя дорогая девочка, это и правда просто восхитительно! Но в твоем возрасте люди не способны трезво взглянуть в глаза реальности. Ты уже живешь в Германии. Разве тебе это еще не понятно?

— Я… — начала было Беатрис, но Эрих не дал ей договорить.

— Ты должна уяснить это раз и навсегда, и чем скорее, тем лучше. Все здесь, все ваши острова — это уже Германия!

Одному из офицеров, вероятно, показалось, что Беатрис, наверное, потрясена событиями последних дней и сейчас не самый подходящий момент пичкать ее идейным багажом национал-социализма.

— Малышка наверняка устала, — робко сказал он, — и, к тому же, она…

— Она устала, да, но это она должна знать! — заорал Эрих. Язык его заплетался, и говорил он очень громко. В глазах его появился стальной блеск. Беатрис показалось, что выпил он не так уж много, наверное, он просто не умел пить или плохо переносил алкоголь. Ей даже показалось, что если он встанет и выйдет из-за стола, то будет шататься.

— Весь мир, — изрек Эрих, — станет Германией. Понимаешь? Север, восток, юг, запад — куда ни посмотришь, куда ни пойдешь, везде будет Германия. Неужели ты не замечаешь, с какой неудержимостью мы занимаем одну страну за другой? Где народ, который смог бы оказать нам сопротивление? Назови мне его! Скажи, кто сильнее нас? — вызывающе сверкнув глазами, он посмотрел на Беатрис.

— Она же еще совсем ребенок, — снова заговорил другой офицер.

Эрих стремительно обернулся к нему, как хищная птица, нацелившаяся на свою жертву.

— В этом-то все и дело! Именно поэтому она должна понять, как сильно изменился мир, в котором она живет. От старого мира не осталось камня на камне. Ничто — и она должна твердо это усвоить — ничто не будет таким, каким было раньше!

Все молчали. В наэлектризованном воздухе висело эхо слов Эриха. Виль снова принялся наливать вино. Какое-то время был слышен лишь тихий стук ножей и вилок и звон бокалов. Беатрис искоса взглянула на Эриха. Щеки его горели неестественно ярким румянцем. Он торопливо опрокинул бокал вина. Беатрис почти физически ощутила угрозу, исходившую от этого человека. В нем чувствовалось какое-то необузданное злодейство. Днем, когда Беатрис увидела его впервые, она этого не почувствовала, но теперь его жестокость была ей ясно видна. Наверное, надо было немного спиртного, чтобы пробудить в нем эту сторону его натуры.