Последний самурай - Марк Равина

12/4/1856 Нариакира вызвал Сайго на аудиенцию. Сайго был взволнован оказанной ему честью, но тут же собрался, приготовившись к трудному разговору. Оказание давления на своего господина в интересах княжества Мито вполне могли расценить как заносчивость или даже как предательство. Когда Сайго впервые затронул беспокоящую его тему, Нариакира никак не прореагировал. Это усилило беспокойство Сайго. Через месяц в письме, адресованном Ояма, он вспоминал, как разрывался между чувством почтения к своему господину и обязательствами перед друзьями из Мито. «Что, — писал он, — если я попытался бы уговорить его светлость два или три раза, а он в конечном итоге решил 'бы по-другому? В таком случае я потерял бы лицо перед своими товарищами из Мито». Во время аудиенции Сайго так сильно переживал, что испытывал сильное стеснение в груди и его голос заметно дрожал. Затем Нариакира открыл, что он сам одним из первых начал [оказывать поддержку Кэйки. Нариакира работал с Ма-[Цудайра Сунгаку над продвижением кандидатуры Кэйки, но он не поставил об этом в известность Нариаки. 'Поскольку Сунгаку и Нариакира работали независимо от собственного отца Кэйки, Сайго оказался между ними в роли ненужного «посредника».

Таким образом, кризис лояльности Сайго разрешился гораздо проще, чем он осмеливался надеяться. Но его беспокойство и дрожащий голос свидетельствуют о глубоком внутреннем конфликте. Как Сайго мог одновременно служить своему господину и княжеству Мито? Дилемма Сайго отражала противоречие, содержащееся в самой основе самурайского чувства лояльности. Часть самурайской лояльности была личной, в том смысле, что, как вассалы, они были преданны какому-то конкретному человеку. Выражением этой личной преданности был средневековый обычай дзунси, заключавшийся в том, чтобы сопровождать своего господина в могилу. Вместо того чтобы служить другому господину, самураи совершали самоубийство после смерти своего хозяина. Даже в средневековую эпоху дзунси обычно требовал предварительного одобрения господина. В 1663 году сёгунат Токугава объявил этот обычай незаконным, но он тем не менее оставался образцом проявления личной преданности. Согласно легенде, сам Сайго думал о том, чтобы совершить самоубийство после смерти Нариакира в 1858 году. Другой аспект самурайской лояльности имел институционный характер, в том смысле, что самурай был предан не только своему господину, но также и «стране» своего господина. Институционная лояльность означала, что самурай мог не соглашаться с решениями своего господина и при этом оставаться лояльным. Вассал имел более высокое предназначение: служить «государству» своего господина и более широким принципам собственности. Эта грань самурайской лояльности основывалась на традициях воинского наследственного права. Хотя дзунси демонстрировал преданность вассала своему господину, мертвый вассал уже не мог послужить его наследнику. Вассал, преданный дому своего господина, должен больше думать о будущих поколениях, чем об одном конкретном человеке, и ценить потомство господина так же высоко, как и его персону. Этот перенос лояльности с человека на институт означал, что вассалы могли возражать своему господину, если им казалось, что принимаемые им решения угрожают будущему его княжества. Вассал был обязан остановить господина от разбазаривания своего наследства. Институционная лояльность основывалась также на китайской конфуцианской традиции служения императору. Слуга императора был обязан отговаривать своего повелителя от принятия необдуманных решений, смело указывая ему на его ошибки. Хороший слуга демонстрировал свою преданность повелителю именно тем, что он, рискуя жизнью, выражал несогласие с его ошибочными решениями. В древнем Китае пример такого поведения продемонстрировали братья Во И и Шу Ци, имена которых были известны каждому самураю. Возмущенные поведением императора, они высказали ему свое несогласие. Император проигнорировал их протест, но, признавая его правомочность, уволил братьев со службы без наказания. Но Во И и Шу Ци на этом не успокоились. Не желая предавать своего господина, они не стали оспаривать его авторитет. Но в то же время они не желали есть хлеб несправедливого правителя и поэтому удалились в горы, где уморили себя голодом. Именно это сложное чувство долга заставляло дрожать голос Сайго.,

Когда Сайго готовился к тяжелому разговору с На-риакира, он больше полагался на свою абстрактную преданность общему делу, чем на лояльность конкретному человеку. Но дело Сайго было связано с институтом более крупным, чем дом Симадзу, и принципом более благородным, чем конфуцианские нормы приличия. Учение Мито привело Сайго к принятию радикальной концепции Японии как земли богов. Служа императору и его государству, Сайго мог не соглашаться с Нариакира и при этом оставаться лояльным. То, что сам Нариакира оказался сторонником Кэйки, стало для Сайго еще одним доказательством легитимности императорской власти. «Даже самые запутанные проблемы нашей страны [Сацума] покажутся не такими сложными, если действовать в интересах всего государства», — писал он Ояма. Кандидатура Кэйки, объяснял он Ояма, была лучшим способом «ускорить реформы сёгуната и послужить земле богов». Таким образом, аудиенция Сайго с Нариакира стала первым слушаем, когда он действовал скорее как японский поданный, чем как вассал Симадзу.

В 1856 году Сайго было легко служить сразу «государствуй» и «стране». «Страной» Сайго была Сацума, а государством — Япония. У императорского государства еще не было ни армии, ни флота, ни казначейства, ни судов, ни своей валюты. «Земля богов» представляла собой привлекательную абстракцию, а не политическое образование. Сайго представлял себе императорскую власть как нечто такое, что сможет объединить сёгунат и княжество, а не как независимое правительство. Этот взгляд на роль императора являлся высшим достижением учения Мито, но как принцип политического устройства он оказался крайне нестабильным. Император мог содействовать реформам сёгуната только потому, что императорский двор был слишком слаб для того, чтобы выступить в роли альтернативного правительства. Однако, по мере того как императорский двор приобретал все большую власть, это утопическое представление об императорской власти потерпело крах. Не пройдет и десяти лет, как Сайго сам начнет выступать за свержение сёгуната во имя императора.

Начиная с весны 1856 года Сайго вошел в близкий круг вассалов Нариакира, тех людей, которые были напрямую связаны с решением самых важных вопросов политики и экономики Сацума. Его ранг и стипендия по-прежнему оставались скромными, но он регулярно встречался со своим даймё и стал заметной фигурой в политике княжества. В 1857 году Нагаока Кэнмоцу, высокопоставленный вассал из княжества Кумамото, отметил, что Сайго, «хотя и является чиновником невысокого ранга, получает аудиенции у своего господина», в ходе которых Нариакира делится с ним мыслями о национальной политике. Кэнмоцу также нашел Сайго исключительно преданным, сконцентрированным и не склонным к праздной болтовне. 4/1857 Сайго сопровождал Нариакира в Кагосима, но 10/1857 Нариакира, желавший иметь надежного агента в Эдо, направил его обратно в столицу. Теперь от Сайго ожидалось, что он будет исполнять желания своего господина, находясь от него на расстоянии около тысячи миль. Если бы у Сайго возник вопрос, то ответа на него ему пришлось бы Ждать несколько недель. Вассалы Сацума, проживавшие в Эдо, имели дело с этим временным разрывом на протяжении веков, но ситуация, в которую попал Сайго, была значительно более трудной. Поскольку Нариакира бросал вызов установившемуся порядку, Сайго не мог полагаться на традиционные решения. Вместо этого он должен был угадывать реакцию своего господина на самые непредсказуемые ситуации. Сайго не уклонялся от возложенной на него задачи, но при этом находил свое положение крайне изматывающим. В письме своим дядям от 29/1/1858 он написал: «Последние дни были особенно трудными. Меня непрерывно осаждали люди, желавшие получить четкие указания». Узнав из письма, что его действия совпадали с планами Нариакира, Сайго испытал такое большое облегчение, что «плакал несколько часов».