Твердь небесная - Юрий Рябинин

А Сергею Константиновичу стала выходить удача за удачей. Он прекрасно учился. Он уверенно практиковал в клинике. И скоро попечительский совет, принимая во внимание непростое его положение, нашел возможным освободить Сергея Константиновича от платы за посещение лекций. А по окончании курса его сразу и с удовольствием взяли в клинику в должность. И он там отлично себя зарекомендовал. Тогда же он стал подрабатывать частным манером. И у него образовалась своя практика еще до ухода из службы. Когда же Леночке подошел срок определяться в гимназию, семья жила уже более чем достаточно. А тут еще умер отец Натальи Кирилловны и отказал ей, как выяснилось из его завещания, приличное состояние. Перед смертью он очень раскаялся в несправедливо жестоком своем отношении к дочери и к толковомузятю. И Наталья Кирилловна стала владельщицей впечатляющего счета в банке и завода в Козлове.

Но порядочный достаток семьи никак не способствовал избавлению Натальи Кирилловны от ее врожденных коннозаводских повадок. Напротив, скорее усугубил их. Она желала во всем роскоши и блеска. Ежедневного фурора. Балов. Раутов. Ей очень хотелось, чтобы о ней написали в газете. И чтобы известный художник нарисовал ее портрет. Художника вскоре знакомые ей порекомендовали. Не очень, правда, известного. Но настоящего. Он вошел весь в грезах. Задумавшись о своих мирах. С длинными волосами. В красных гетрах. И закутанный в плед. Моментально составив себе представление о вкусах заказчицы, он объявил, что будет ее рисовать на коне в амазонке и с барсом на поводке. А можно на фоне Везувия? – прошептала задохнувшаяся от грандиозности фантазии творца Наталья Кирилловна. Извергающегося! – отвечал живописец. Сергей Константинович уговорил жену повесить картину в их спальне, потому что художник-то оказался совсем неплохим мастером и нарисовал молодую всадницу с профилем точь-в-точь как у Натальи Кирилловны. А поскольку к Сергею Константиновичу приходили весьма неглупые гости, знающие толк в искусстве, то, выставляя на обозрение этот портрет, он рисковал прослыть пошляком в кругу людей, мнением которых он очень дорожил.

Но если живопись, или музыка, или какое-либо другое искусство оставались для Натальи Кирилловны почти непостижимою заоблачною далью, и она сама этого не оспаривала, то в таком важнейшем достижении цивилизации, как мода, с нею мало кто мог посоперничать. Количество модных журналов в их доме полностью подавило медицинские журналы Сергея Константиновича. Их соотношение было приблизительно такое: один медицинский на полуаршинную кипу модных. В гардеробной Натальи Кирилловны появился манекен. И портниха или модистка стали приходить к ней на дом. В иной день часами из гардеробной доносился такой вот диалог: «Лучше всего его шить из бенгалина цвета гортензии. Это ваш цвет». – «Правда? А юбку, а юбку можно собрать будет у талии такими, знаете ли, группами кулиссе. А корсаж, а корсаж хорошо бы заложить очень мелкими складочками, а спереди открыть побольше, побольше так открыть его спереди». – «На пластроне белого плиссированного муслина». – «Да! И вставить в него в три ряда гипюровые прошивки!» – «А пояс хочу вам предложить сделать из шелка либерти того же цвета и со стальною пряжкой». – «Это восхитительно! А шляпку, а шляпку к этому хорошо бы из светло-серого такого панн и обшить ее по краю узким биэ из черного бархата и еще гарнировать легкою драпировкой из серого сюра».

Наталья Кирилловна была очень хороша собою и в сочетании с роскошными туалетами, выделанными по самой последней моде, в которой она в самом деле стала довольно разбираться, она выглядела всегда весьма импозантно. Когда она проезжала в шикарном кабриолете, городовые отдавали ей честь. Может быть, от восхищения, а может, оттого, что принимали ее за жену или дочку какого-нибудь важного сановника.

Уже где-то к пятому классу Леночка стала понимать, что матушкина мания к внешней пышности, к чисто наружной значительности является не чем иным, как моветоном. Она просто заметила, что в семьях ее подруг, не менее состоятельных семьях, все по-другому. У Тани, например. У Нади. Танина мама Екатерина Францевна не имеет своей ложи в Большом театре, но ходят они туда с Александром Иосифовичем довольно часто, а не только в те дни, когда там появляется генерал-губернатор с супругой и со свитой, как это делает ее мама. Надина мама коллекционирует западноевропейские гравюры, но хранит их в особых папках и лишь иногда показывает знакомым, причем очень интересно рассказывает и об этом изобразительном жанре, и об авторах, и прочее. А ее мама завесила стены сплошь огромными копиями и решительно никогда больше о них не вспоминает. Повесила – и забыла. Все! Опять-таки класса с пятого Леночка вдруг хватилась, что она единственная ученица, которую привозят и увозят в экипаже, заложенном парою. В силу своих юных лет прежде ей это было безразлично. Ну возят и возят. Родители сами знают, как и на чем ей добираться в гимназию и возвращаться из нее. Но потом, когда она получила достаточное представление об общественном расслоении и о том, какие внешние признаки приличествует иметь тому или иному слою, а соблазн присвоить себе привилегии более высокого сословия лишь свидетельствует о непреодоленном еще симптоме неблагородства, Лена страшно усовестилась и за себя, как за бездумную исполнительницу журденовских манер маменьки, и, в еще большей мере, за саму маменьку, не понимающую даже всей неприглядности этих своих манер. Лена пыталась как-то поговорить обо всем этом с Натальей Кирилловной, но та ничего не поняла и решила, что дочке чего-то недостает и она каким-то непостижимым окольным путем старается этого добиться. И чем настойчивее Лена пыталась объяснить свои воззрения, тем менее Наталья Кирилловна понимала ее. «Да объясни же ты толком, что тебе нужно?!» – с патетикой в голосе вопросила она, после чего Лена сразу прекратила этот разговор и сильно опечалилась. К счастью, Леночкин кризис не ускользнул от внимания Сергея Константиновича. Он увел ее к себе на женскую половину, как он называл свои приемные апартаменты, и основательно с ней побеседовал. Он объяснил дочке, что у мамы было очень нелегкое детство. Что она выросла в крестьянской, по сути, семье, в которой царили крайние по суровости патриархальные порядки. И ее чрезвычайно ранний брак был в известной степени протестом против прежней жизни. Но протест этот, рассказывал Сергей Константинович, обошелся ей очень дорого. Она навлекла на себя неистовый гнев отца, совершенно после этого оставившего ее в каком бы то ни было попечении. «И заметь, – говорил Сергей Константинович, – разгневался он не на то, что дочка так рано выходит замуж – на ее матушке он женился, когда та была еще моложе, – а потому, что она манкировала его абсолютным правом устраивать судьбу детей по своему усмотрению. Несколько лет кряду, до тех пор, пока я не вступил в должность, мы нуждались так, что жили едва ли не впроголодь. А ведь нас было уже, как ты понимаешь, трое. И вот теперь, когда положение дел переменилось, когда наше благосостояние даже превышает необходимое, мама стала – постарайся это понять – как бы наверстывать то, чего в первые лет двадцать своей жизни была полностью лишена. Да, она многое делает, как говорится, не по правилам эстетики, не руководствуясь учением об изящном, которого она, в силу самых объективных причин, никогда не знала. И я вижу, ты стала это замечать и переживать. Но разве здесь ее вина? Ты вспомни-ка: кто согрешил, что человек родился слепым? – не он и не родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии. Я верно цитирую? Ты же теперь у нас лучше всех знаешь Божий Закон. А вот исполнять этот Закон тяготишься. Признайся сама себе, что сейчас ты судишь ее. А сказано: не суди! Пойми же ты, Лена, другой наша мама не будет. Ты люби ее такой, какая она есть. Это еще у родителей есть выбор – одни дети могут быть любимыми, другие, как у сатирика, постылыми. А у детей по отношению к родителям такого выбора нет. Знаешь ли ты, что мама любила своего отца даже в самые, казалось бы, отчаянные минуты? По-настоящему любила. Молилась за него. Считала себя перед ним виноватою». – «Я тоже ее люблю», – сказала Леночка, опустив влажные глаза. «Я знаю, – улыбнулся Сергей Константинович, – я все хорошо знаю».