Без права на награду - Ольга Игоревна Елисеева

Но что делать? Крепиться и произносить гордые фразы? «Лучше последний истопник, чем корсиканское чудовище». С ними она и вошла в историю. Были слезы. Упреки венценосному брату. Пощечины жениху. Но ничто уже не могло изменить выбора. Порты Ольденбурга казались важнее, чем счастье сестры. Да и не в принцах счастье. Чем незаметнее избранник, тем естественнее тяга к истинной любви.

Говорили всякое. И что Ангел переодевался в ее платье. И что посещал опочивальню. И что страсть, основанная на внешнем сходстве, больше отдает нарциссизмом, чем кровосмешением. Шурка всегда молчал. Ему бы не простили лишних слов.

Он вступил в покои Екатерины Павловны следом за государем и встал у двери. При виде брата ее высочество порывисто вскочила с дивана. Атлас обивки жалобно скрипнул об атлас платья.

– Мой Бог, Александр! Что, что я вам говорила? Он пришел. Он не мог остановиться. Этот человек – Зверь.

Как всегда о Бонапарте. Государь стремительно прошел через комнату, знаком удержал готового склониться к руке принца. Подхватил сестру, намеревавшуюся лишиться чувств. Обычно она бравировала решимостью. Упрекала брата в недостатке твердости. Хотела вести его. Получать отчеты и разъяснения. Вдохновлять на великие дела.

– Ваше бездействие, вечные колебания подтолкнули Бонапарта! Вы почти оправдывались перед ним.

– Като. – Его Величество взял сестру за руки и усадил обратно на диван. – Прежде всего, здравствуй.

Они поцеловались. Бенкендорф мог видеть, как бездвижные губы царевны не ответили на братский привет.

– Ваша нота по поводу Ольденбурга, какое убожество! Вы лебезили перед узурпатором.

Первое, что сделал Бонапарт, прежде чем вступить в Россию – оккупировал владения бедняги Георга и присоединил их к Франции. Всем казалось, что император французов мстит и капризничает. Но то был шаг продуманный и предпринятый с холодной головой. Порты. Русским негде базироваться в Европе. Ангел вывел из игры Турцию и Швецию[27]. Бонапарт ответил Ольденбургом. Партия началась.

Наши дипломаты дуэлировали с французскими. Всем все было ясно. Кроме великой княжны.

– Я нарочно привез к вам полковника Бенкендорфа, – с легким укором молвил император. – Его брат Константин дрался за вашу честь в Неаполе и был ранен.

Екатерина Павловна одарила флигель-адъютанта царственным взглядом.

– Благодарю. – На ее лице мелькнул минутный интерес, но тут же погас. Она снова повернулась к Ангелу. Сейчас ее занимал только он.

Был бы Шурка один на улице, плюнул бы под ноги. Константин дурак. Позволить продырявить себя, ради снисходительного кивка? Уже завтра царевна не вспомнит его имя. Хотя… французы издевались над Россией, говорили, что притащат «ольденбургскую шлюху» в шатер к Бонапарту, чтобы тот поступил с ней, как «последний истопник»!

– Моя драгоценная сумасбродка, – государь взял в руки черную головку Екатерины Павловны и поцеловал в лоб. – Ты же видишь, я во всем слушаюсь тебя. Оставил армию, поехал в Москву, – голос Ангела звучал снисходительно. Негодующие взгляды великой княжны не могли его сбить. – Что за счастливые воспоминания нахлынули на меня при одном виде белых стен! Я плакал, как дитя!

– Вы должны были не плакать, а произнести речь, воодушевив всех. – Царевна вывернулась из братских объятий.

– Настроение народа возвышенно. Дворяне пожертвовали три миллиона. Купцы девять. Восемьдесят тысяч человек мобилизовано в ополчение. Большинство добровольно. Уверяю тебя, в Петербурге не будет и половины…

– Тверь даст столько же, – встрепенулся Георг. – Здешнее благородное сословие готово умереть…

Оба – и император, и его сестра – досадливо воззрились на третьего лишнего. Им не нужен был свидетель.

– Настроение в столице хуже, чем в провинции, – продолжал государь. – Мне надо торопиться. Ты знаешь, сколько набежало дел за время моего отсутствия…

– Не увиливай! – царевна вновь схватила брата за руки. – Ты не можешь уехать, как всегда ничего не решив. Кто назначен командующим? Ни в коем случае не бери на себя это бремя. Ты не умеешь внушить доверия солдатам.

Ангел поморщился. Бестактность сестры нельзя было объяснить ни близостью, ни откровенностью. Да, он не воин. Что ж в том беды?

– Я не предаю мужеству под пулями особого значение, – отчеканил император, – ибо доказал, подставляясь под них, как другие, что не трусливее любого из моих гренадер.

– Но все же вы уезжаете из Москвы! – воскликнул носатый принц, явно озвучивая слова жены. – Из города, который только и может стать сердцем народной войны. Я бы на вашем месте никогда не покинул Первопрестольную!

Вот. Они уже примеряли императорскую корону, полагая, что управлять всей страной не сложнее, чем Тверью. Губы Ангела тронула слабая усмешка.

– Друг мой, пусть каждый остается на своем месте. Поверьте, я с охотой откажусь от моего, как только увижу человека, способного трудиться лучше меня.

Ольденбуржец смутился.

– Вы опять уходите от ответа. Кто станет командовать? – прокурорский взгляд сестры уперся в лицо государя. – Барклай не годится из-за иностранного происхождения. Его подозревают в измене. Багратиона любят, но он тоже не русский…

– Но его примут с восторгом, – подал голос Георг.

«Каково же ее влияние, если она может заставить мужа хлопотать за любовника?» – Бенкендорф мысленно поздравил бабушку Екатерину с достойной внучкой.

– Ваш протеже, генерал-губернатор Москвы Ростопчин пишет мне о Кутузове, – проронил сквозь зубы государь. – В Петербурге и старой столице общее мнение за этого человека. Но признаюсь, мне тяжело сделать подобный шаг. Поражение под Аустерлицем – его вина.

Повисла пауза. Потом Екатерина Павловна вздохнула и покусала нижнюю губу.

– Вы все еще колеблетесь. – В ее заключении не было ни вызова, ни упрека. Только констатация. – Но примите же наконец какое-нибудь решение. Делайте что-нибудь.

* * *

Теперь эта властная пленительная женщина сидела напротив двух вестовых и искала в их лицах признаки скрытого недовольства.

– Вам следует сообщить мне прямо, каковы настроения в войсках. Опасно ли моему брату вернуться туда, чтобы поддержать свою честь?

Чего она хотела? Чтобы из Петербурга Его Величество примчался под Тарутино? Вытирать побитым воякам скупые мужские слезы? И чтобы они всем скопом накинулись на него в ужасе от собственной участи? Задушили, как батюшку?

Бенкендорф понимал, что его молчание сейчас, как никогда прежде, – золото. Екатерина Павловна хочет царствовать и уже воображает себя во главе народного ополчения. Каждому из членов августейшей фамилии хоть раз выпадает шанс получить корону. Обычно его упускают. Даже не видят. Но царевна родилась зрячей. Ее час настал.