Проклятие любви - Паулина Гейдж

В кельях женщин было прохладно, негромкие разговоры и легкие шаги сливались в слабый неясный шум. Дверь в комнаты Тиа-ха была открыта, оттуда хлынула волна насыщенных ароматов. Слуга Тиа-ха, с ложечками в обеих руках, сидел, склонившись над низким эбеновым столиком, сплошь уставленным маленькими алебастровыми баночками. Он опустился на пол вместе со своей госпожой, и Тейе жестом велела им подняться. Воздух комнаты был пропитан густым ароматом, в котором угадывались запахи мирры, лотоса и еще каких-то незнакомых эссенций.

– Что ты делаешь? – с любопытством спросила Тейе, подходя ближе. – У меня даже голова закружилась от этого запаха.

– Я пытаюсь выбрать подходящий аромат, – ответила Тиа-ха, окуная в баночку накрашенный хной палец и поднося его к носу. – Мне надоели мирра, алоэ и персея. Надеюсь, мне удастся распродать кое-что. Говорят, в этом году будут хороши свежие ароматные масла. Кое-что мне уже везут с грузом товаров с Великого Зеленого моря в обмен на лен. Ты можешь идти, – кивнула она слуге. Тот собрал свои принадлежности, поклонился и вышел.

– Пошли что-нибудь и моим слугам тоже, – сказала Тейе, – но только не мирру. Дворец уже и без того пронизан духовными веяниями.

Тиа-ха удивленно подняла тщательно выщипанные брови, хлопнула в ладоши, чтобы принесли угощение, и вслед за Тейе опустилась на разбросанные по полу подушки.

– Но эти веяния не приносят удовольствия, – возразила она. – Теперь здесь царит дух величайшей серьезности, и никакого легкомыслия. Разве Джаруха так далеко, что твои осведомители не смогли до тебя добраться?

– Я не хотела их видеть. Расскажи мне последние сплетни, царевна.

Тиа-ха закатила черные как сажа глаза.

– Сплетни гарема всегда очень сочны, но плоти в них не много. А личные слуги царственных особ всегда держат рты на замке.

– Но мы старые подруги, – улыбнулась Тейе, – ты же расскажешь мне все?

Тиа-ха вздохнула. Неслышно вошла рабыня с финиками и вином.

– Мы теперь видим царевича так же часто, как в те дни, когда он жил в соседних покоях. Его, и царевну, и жрецов, и Ситамон.

– Ситамон? – Тейе насторожилась. – Тиа-ха, а не болтают ли чего об Аменхотепе и его сестре? Фараон велит ее казнить, если она допустит оплошность.

– Конечно, ходят слухи, но Ситамон никогда не остается наедине с царевичем. Она слишком умна для этого.

– Видела ли ты фараона? Известно ли ему, что о ней говорят?

– О, императрица, – мягко сказала Тиа-ха, взяв с блюда липкий черный финик и задумчиво разглядывая его, – ты задаешь вопросы, которые могли родиться в голове наивного ребенка. Даже малышка Тадухеппа, которая ходит по коридорам гарема, почти вжимаясь в стены, и не желает общаться ни с кем, кроме своей тетушки, и та знает ответ. С тобой все хорошо?

Нет, – подумала Тейе в отчаянии. – Я вдруг состарилась и утомилась, мне вовсе не хочется мериться силами с новым кабинетом управителей.

Она поднялась.

– Может быть, я хочу быть тем наивным ребенком, – отрезала она. – От твоих ароматов, царевна, у меня разболелась голова.

– Если желаешь, я буду собирать для тебя сведения, – спокойно ответила Тиа-ха, – но женщины Херуфа сделают это лучше. Я предпочитаю делать выводы. – Она надкусила финик и потянулась за своей чашей. – Царевна Хенут, известная гордячка, несколько дней назад сцепилась с одной из вавилонянок. Хенут принадлежит к древнему вымирающему роду, моя госпожа. Она всегда относилась к Амону-Ра с надлежащим почтением, а от благовоний в ее покоях задохнулся бы даже жрец. Вавилонянка стала возмущаться. Кажется, царевич навестил ее и воскурил благовоние для ее вавилонского бога. Она принялась бахвалиться этим перед Хенут. Та ударила ее метелкой. Вавилонянка была настолько глупа, что в ответ ударила царевну по священному лицу. Херуф отхлестал ее за это.

Тейе уставилась на красивые, пухлые, липкие от финикового сиропа губы Тиа-ха, к которым прилипла прядь длинных черных волос.

– Ты хочешь сказать, что драка в гареме случилась из-за… религии?

– Да. Но, сдается мне, Амон пока удерживает первенство.

– Не могу в это поверить!

– Я тебе больше скажу. – Поднявшись, Тиа-ха посмотрела Тейе прямо в глаза. – Когда царевич услышал о том, что вавилонянку наказали, он прислал ей пару золотых сережек.

– О боги, – простонала Тейе.

В гареме была строгая иерархия, и по традиции только хранитель дверей гарема фараона мог исполнять наказания и раздавать поощрения. Попирать традиции было не только неблагоразумно, но и опасно. Если женщины сочтут, что можно добиваться благосклонности не только того единственного мужчины, которому они принадлежали, но и кого-либо еще, это может привести к взяточничеству, обману, превратить гарем в неуправляемую толпу. Аменхотеп жил в гареме всю свою жизнь, – недоумевала Тейе. – Он должен знать его неписаные правила. Или, может быть, он считает вавилонянку членом своей семьи и думает, что должен защищать ее? Она повернулась и вышла, не сказав больше ни слова.

Царевич сидел у открытого окна, опершись на подоконник и глядя в сад, купающийся в ярких лучах предвечернего солнца. У его ног примостился писец с развернутым свитком. Тейе услышала его монотонное чтение задолго до того, как смогла разобрать хоть слово. В комнате царил легкий полумрак, разбавленный мелкими брызгами белого света, лившегося из узких прорезей под самой крышей. Несколько крошечных обезьянок в нарядных ошейниках скакали по комнате, ускользнув от смотрителей; они корчили гримасы. Их пронзительные крики эхом разносились между рядами деревянных колонн, поднимавшихся к голубому своду, терявшемуся во мраке. У подножия трона царевича, на обрывках гирлянд увядающих лотосов, небрежно сваленных в кучу, будто на подушке, лениво развалился большой пятнистый кот. Когда вестник объявил о прибытии Тейе, Аменхотеп отвернулся от окна, писец прекратил читать и поклонился.

– Матушка! Ты вернулась! Как в Джарухе? Прекрасно? Все хорошо?

Она пожала его протянутые руки, холодные и влажные, и с изумлением заметила, что его полные губы выкрашены хной, как у девушки, а опустив взгляд вниз, увидела под полным мягким животом длинную гофрированную юбку жреца. Она отступила назад, мотнув головой в сторону писца, тот торопливо свернул свои свитки и стремглав понесся прочь.

– В Джарухе действительно было прекрасно, но я вернулась, и у меня к тебе много вопросов, сын мой.

Как всегда, когда она говорила с ним наедине, ей хотелось отбросить условности. Она испытывала отвращение к тому, что ей предстояло услышать, и, кроме того, искренние, беззащитные глаза сына не располагали к пустой болтовне.

– Я скучал по тебе, матушка. Дворец без тебя совсем не тот. Она улыбнулась, ничего не ответив на это.

– Аменхотеп, сегодня я встретила странного солдата, кажется, это стражник из Она. Сейчас, насколько мне известно, у нас не проводится никаких религиозных церемоний. Любые изменения в штате дворцовой прислуги должны обсуждаться с фараоном, или со мной, или с управляющим в мое отсутствие. Полагаю, этот солдат – твой человек.