Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Босс сидел под звездами у воды на маленьком пятачке земли, поросшем травой. Он сгорбился, подтянул колени и поник плечами. И всхлипывал. Он сотрясался всем телом и чуть не задыхался. Я никогда не видел, чтобы мужчина так плакал. И я боялся подойти, но и бросать его здесь не хотел. Поэтому я остался там, где стоял, а он все рыдал, как будто у него разрывалось сердце. Я пробыл там долго, и ветер усилился, но Босс ничего не замечал. А потом ветер стих, и под звездным небом воцарилась великая тишь. И Босс немного успокоился. А я улизнул, не желая, чтобы он меня застукал.

Вернувшись к костру, я попытался заснуть, но не сумел и прислушивался, не зазвучат ли его шаги. Босс вернулся перед самым рассветом.

Шли дни, и мы плыли по этой самой великой реке Гудзон, пока не достигли больших поселений могауков с деревянными домами и частоколами. И Босс купил там целую кучу мехов. А когда мы вернулись и я прибежал к Наоми, та наградила меня лукавой улыбкой. Потом сказала, что ждет ребенка, и я возликовал. А после мне пришло в голову, что если родится мальчик, то я назову его Гудзоном в честь недавнего путешествия.

Но Наоми сообщила еще, что Госпожа и мисс Клара все утро ругались и мисс Клара опрометью выскочила из дому.

– Госпожа сильно не в духе, – сказала Наоми.

Я подошел к парадной двери, собравшись последовать за Боссом в дом. Дверь осталась открытой, и мне было слышно, как Босс говорил Госпоже о купленных у могауков шкурках, но та молчала.

– Где Клара? – спросил он.

– Ушла, – отозвалась Госпожа и, помедлив, добавила: – Полагаю, ты побывал и у своих друзей-индейцев.

– Был, но недолго. У них не было мехов. – (Госпожа не ответила.) – Да, кстати, – сказал он. – Бледное Перо умерла.

Теперь выходило, что я подслушивал под дверью. Я уже собрался уйти от греха подальше, но тут услышал голос Госпожи.

– А мне какое дело? – осведомилась она. – Одной вонючей индианкой больше, одной меньше – какая разница?

Босс помолчал после этих слов, а когда заговорил, его голос был тих.

– Ты жестока, – сказал он. – Ее мать была лучше тебя.

Я услыхал его шаги и быстро убрался.

И после этого мне показалось, что в их отношениях появился холод, словно что-то умерло.

Впоследствии я часто думал об этих словах и в итоге решил, что понял их смысл. Но мне не было до этого особого дела. У меня появилась собственная семья.

Шли годы, и я постепенно осознал, насколько мне повезло жениться на Наоми. Она исправно служила Госпоже и выполняла всю домашнюю работу даже будучи на сносях, но никогда не жаловалась. Я понимал, какое это бремя, и помогал ей, чем мог. К исходу дня у нее всегда находилась для меня улыбка. Мы делились друг с другом всем, и с годами между нами установилась такая любовь, что я не мыслил себе жизни без Наоми.

Мой крошка Гудзон был самым жизнерадостным малюткой на свете. Я был счастлив играть с ним, а иногда к нам присоединялся и Босс. Мне кажется, что Гудзон какое-то время считал его дедом или кем-то вроде того. Когда ему исполнилось два года, Наоми родила девочку, но та оказалась слабенькой и умерла. Однако через пару лет появилась еще одна, и мы нарекли ее Мартой. Она была луноликая, как мать, а когда подросла, я угадал в ней и материнскую натуру.

Глядь, а Гудзону уже исполнилось пять. Он носился как оглашенный. Босс говорил, что ему его не догнать. А Наоми сказала, что Гудзон как две капли воды похож на меня. Я сажал его на плечи и брал с собой в город, когда бывал на посылках. Но если выдавалось время, всегда ходил с ним к реке, потому что ему нравились корабли. А в полный восторг он приходил, когда на них ставили паруса, которые громко хлопали на ветру.

Однажды к нам пришел мистер Мастер. Он спросил у Гудзона, чем ему хочется заниматься, а тот выпалил, что желает стать моряком.

– Ха! – сказал мистер Мастер Боссу. – Может, ему на меня потрудиться?

И Босс рассмеялся. Но я подумал о рабах, которых мистер Мастер переправлял в Нью-Йорк, и не захотел, чтобы мой сын плавал на таком корабле.

Что касалось Марты, она была нежнейшим созданием. Всегда кидалась на шею, стоило мне вернуться после отлучки, и липла ко мне, и говорила, что не отпустит, пока я не расскажу сказку. А я не знал сказок, и приходилось сочинять. И вот уже скоро я рассказывал ей о великом охотнике по имени Гудзон, который жил на реке с таким же названием, был вольным, и у него была любящая и умная сестра Марта. В той глуши водилось много диких зверей, и это приводило к захватывающим приключениям.

За это время Босс подыскал для мисс Клары хорошего мужа. По-моему, они с Госпожой были рады выдворить ее из дома. Босс снова весьма порадовал Госпожу тем, что нашел добропорядочную голландскую семью, и молодых поженил пастор в голландской церкви, как было и с братом мисс Клары Яном. Ее муж жил не в городе, а на Лонг-Айленде, и видели мы ее редко. Но Госпожа время от времени гостила у дочери, и, судя по всему, их распри после замужества Клары прекратились.

Что до Босса, то они с Госпожой жили без ссор, но как бы каждый отдельно.

Босс очень сдружился с мистером Мастером. Мистер Мастер был из тех людей, над которыми время не властно. Он почти не изменился, и лишь добавилась пара морщин, а так он остался прежним – узкое лицо, копна соломенных волос, суровые голубые глаза и жилистое тело. Он отличался обходительными манерами и вечно был чем-то занят. При каждом визите он говорил: «Добрый день, Квош», а уходя – «Хороший ты парень, Квош» – и быстро оглядывал своими небесными глазами. Порой он заявлял Боссу: «Квош-то мне точно друг. Верно, Квош?» И я отвечал ему: «Да, сэр».

В те годы английские губернаторы, хотевшие удержать на своей стороне зажиточные голландские семейства и получить выгоду от этой дружбы, выделяли им огромные земельные наделы. Преуспевали и английские купцы. А мистер Мастер горел желанием разжиться через Босса землей, ибо в Англии, как он утверждал, не бывать тебе джентльменом без солидного участка. И важные птицы вроде мингера Филипса и ван Кортландта, владевшие многими землями на севере города, спешили поскорее заделаться джентльменами. А их женщины заводили пышные прически и облачались в изящные платья, которые поджимали живот и выставляли груди.

Ну и я видел, что Босс склоняется к этой идее. Нравилась она и Яну, который порой замечал, что надо бы прикупить земли. Но только не Госпоже. Она продолжала ходить в простой круглой шляпе и мешковатом платье, ничем не выделяясь среди прочих голландок. Но эти голландки любили драгоценности даже больше, чем англичане. Госпоже нравилось носить в ушах крупные самоцветы, и я вспоминаю, что все ее пальцы были в перстнях. А бо́льшую часть времени она знай сосала свою глиняную трубку.

От дани английским веяниям она была дальше, чем когда-либо прежде.

– Жалкий народишко, – говаривала она. – Терпят папистскую власть!

Ибо выяснилось, что господин наш герцог Йоркский все это время был тайным папистом. Люди подозревали, что и сам король Карл II был тайным католиком, но он это отрицал. Зато герцог Йоркский ничего не скрывал. Он горой стоял за католиков и даже направил в Нью-Йорк губернатора-единоверца. В Нью-Йорке можно исповедовать любую веру или не исповедовать никакой, ибо сказывают, что половина местных вообще не верит в Бога. Однако католиков боятся чуть ли не все.