Раненый город - Иван Днестрянский

— К комбату!

Батя не занят. Строго говоря, он не комбат. Под его командованием оказался не настоящий батальон, а несколько собранных с бору по сосенке и прибывших вместе в Бендеры сводных отрядов, пополненных местными ополченцами. И мы тоже не взвод, а один из таких отрядов, именуемый так потому, что по численности наш отряд близок к взводу. Эти отряды прижались, притерлись друг к другу, чтобы устоять и выжить. А затем люди еще теснее сплотились вокруг горстки офицеров. Так были созданы две роты, так к нам прибились минометчики и потерявшийся в разгроме двадцать второго июня артиллерийский расчет. Как вокруг маленького зернышка в расплаве, посреди кусков шлака, показалась сталь. Возникло формирование, выросшее из кварталов, в которые оно вцепилось мертвой хваткой. Несколько таких самородных батальонов появилось и окрепло в Бендерах. Некоторые из них потом получили номера батальонов ополчения и как бы официальное признание командования, а некоторые, вроде нас, нет.

На третью роту людей не хватило, и пропали честолюбивые планы Достоевского с Али-Пашой. Один из них уже мыслил себя взводным, а второй — ротным командиром… Я тоже поначалу мыслил, да вскоре перегорел. Вопреки самомнению понял: первые роли на войне не для меня. Для них нужны другие, порой неприятные в мирном быту качества, в которых я не воспитан. Тут дай-то Бог на вторых ролях свою лямку вытянуть…

Кому мы подчинены — тоже сложный вопрос. По происхождению — тираспольчане, но от тамошних штабов не имеем ни слуху, ни духу. Теперь в наших рядах больше половины бендерчан-ополченцев, да и вообще, по идее, должны подчиняться штабу обороны города, заседающему в Бендерском горисполкоме. Но там о нас вспоминают только тогда, когда хотят наказать. Одного лишь командира городского ополчения Егорова мы видели с добрым словом и помощью. Но его возможности и полномочия ограничены…

В роте Горбатова есть даже перебежчик из Молдавской армии — русский парень Юрик, которого все кличут Юран. Пятнадцатого июня его вызвали в военкомат, и он, по простоте душевной, пришел. Под угрозой тюрьмы, держа за руки и толкая в спину, его замели в национальную армию, три дня продержали на огороженном колючей проволокой плацу и послали «наводить порядок» в Бендеры. Двадцать второго июня он с оружием перебежал к нам. Оружие отобрали. Но везти его в Тирасполь было недосуг, шли бои. Доложили Костенко, а он, кинув быстрый взгляд на нашего батю, спросил: «Перебежчик? Да ещё мой тезка? Что говорит?» Послушал и отрубил: «Некогда мне. В казармы его сейчас не потащишь. На диверсанта не похож. Приставьте к раненым, пусть помогает…» Так Юран остался с нами. Без страха и автомата пересидел ночной бардак на двадцать третьего июня, хотя легко мог смыться. Работал в поте лица. Автомат Юрану вернули. Оказанное ему доверие он уже много раз оправдал.

И все же мы — батальон! Пусть нас не создавали и не пополняли ни разу по потребному для батальона образцу и стандарту, мы — батальон! Так сложилось здесь! С какой гордостью мы вышли бы отсюда как единый батальон! Но ни в горисполкоме, ни в Тирасполе этого не понимают. Или не хотят понять. Мы не попали в список подразделений, упомянутых в приказе управления обороны. Просто отсутствие нескольких слов на бумаге, чему мы не придали значения поначалу. Но теперь, когда из батальона начинают забирать людей…

Батю комбатом никто не назначал, он комбат по призванию, как говорят, от Бога. Он устало, но добродушно смотрит на нас.

— Еще одна делегация! А я уж думал, где подчиненные Мартынова запропастились?

— Товарищ майор! Верно ли, что будет перемирие и нас выводят?

— Верно. Приказы надо выполнять! Скоро все уйдем за вами.

— Батальоном или так же, как мы, — дергаю головой в сторону реки, — по горстям?

Комбат не отвечает, и мы тоже уныло молчим. Прежде, чем я набираюсь духу снова спросить, он отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Батя отходит к столу, на котором стоит единственная в батальоне рация. По ней не столько получают приказы, сколько, выходя на милицейскую или армейскую волну, слушают, иногда говорят, с кем можно, чтобы уяснить общую обстановку. Радист — «Але-улю», он же вроде денщика, спешно освобождает место, подбирает свои манатки. Батя садится за какую-то писанину. Это все. Аудиенция завершена.

— Разрешите идти?

— Идите.

Батя понимает, зачем мы пришли. Одно его слово — и поднимется ропот, две сотни вооруженных людей потребуют от руководителей города и Управления обороны ПМР хоть напоследок посчитаться с ними, сохранить батальон в составе бригады… Но он молчит. Выходя, я всем существом, вопреки очевидному, продолжаю ждать, что комбат остановит нас, но он не останавливает. Значит, не может он нас и себя отстоять. И дальше вести за собой не считает возможным. Только на больную мозоль ему лишний раз наступили.

Выходим из штаба.

— Все, крышка батальону! — горько произношу я.

Семзенис помалкивает. Да что тут скажешь? Такое обращение с нами — несправедливость. Но нет никому до нас дела. Наши политики и полковники уже все определили, и прописали себе руководящую роль. Как они там, на другом берегу, не просто телефоны лапали и в комиссиях заседали, а создавали и сколачивали наши подразделения. Как они упреждали развитие всех событий, хотя на самом деле ничего они бежали за потребностями войны вслед. Теперь они будто бы победоносно заканчивают приднестровскую войну, которую фактически решили Руцкой и Лебедь… У Молдовы армейские и полицейские бригады были созданы «до драки», а Приднестровье создает их уже после, и то, не поймешь как… Не повернись Россия — Приднестровье не отбилось бы…

Возвращаемся в штаб-квартиру. Серж и Жорж с Гуменярой смылились куда-то по своим делам. Выяснять куда нет желания. На кушетках дремлют Тятя и Федя. Кацап приподнимается и спрашивает:

— Ну, как?

— Вот так!

Делаю экспрессивный жест руками наперекрест. На Федином лице не видно никаких эмоций. Затем оно оживляется:

— Я тебе проволоку нашел, которую ты просил. С утра отдать забываю. На!

Кацап подкидывает мне согнутый в подобие бухточки кусок толстой, чуть не в полпальца толщиной медной проволоки. Беру её и иду в коридор к стенному шкафу, где видел молоток и зубило. Достаю инструменты и спускаюсь к выходу из парадной. Кладу проволоку на бетон площадки, примеряюсь и начинаю надрубать кусочками длиной по полтора-два сантиметра.

Минут через пять являются Федор и Витовт. Кацап зевает.

— Лейтенант, че ты долбишь, как дятел?! Делать нечего?

— «Рубашку» для трофейной эргэшки[29]делаю. Проволокой обмотаю и поверху изолентой. Такой гранатой сразу мулей десять, а то и двадцать убить можно!

— Эдик, ты спятил! — заявляет Витовт. — Они что, к тебе строем на испытание побегут? Ты их, как змей, заклинать можешь?