Двойная радуга - Наринэ Абгарян

Приехала очередная, третья скорая, которая честно пыталась поставить диагноз.

«Нагните голову. Тянитесь подбородком к груди».

Мне стало трудно говорить. В глазах двоится – значит, один глаз уехал в сторону. Но в глаза никто не заглядывает.

«Похоже на менингит».

Да хоть на холеру! Дайте воды. Спасите меня кто-нибудь.

Синие халаты несут меня на носилках.

Каждый шаг отдается в голове.

Вой сирены иногда возвращает сознание в пропахший бензином салон.

В инфекционной больнице прихожу в себя от жажды – под одеялом в брюках и свитере. За окнами уже светло. День, наверное. И стоило везти меня с сиреной, чтобы перекатить на кровать?

Сквозь боль рвутся слова, но речь отсутствует. Сползаю, с трудом поднимаюсь. Держась за стенки, выхожу в коридор. Ко мне подскакивает медсестра с криком: «Вам что?! Зачем встали?!» Что орать-то? Не на футболе. Сознание на секунду пропадает, и я падаю на кафельный пол. Сверху раздаются крики: «Встаньте!!! Почему на полу?! Здесь нельзя лежать (неужели нельзя? вот не знала)! Встаньте! Нельзя на полу! Нельзя-а-а!!!»

Но сказать о том, что не могу встать, – я тоже не могу. Пытаюсь сделать то или другое – бесполезно. Визгливое крещендо сверху продолжается: «Здесь нельзя лежать! Вы что? Встаньте! Ну? Вставайте! Вставайте, вам говорят!!! Здесь нельзя!!!»

В голове стучит все больнее. Собрав все силы, встаю на четвереньки и пытаюсь добраться до кровати. Как сбитая летчица. Хорошо, что я упала недалеко. Ползу по кафелю, постовая медсестра, держа дистанцию, продвигается следом, продолжая надрываться: «На полу нельзя! Здесь нельзя! Нельзя! Ну?! Вставайте! Нельзя на полу!!!» По причине своей беспомощности я никак не могу ответить – ни объяснить, ни обругать. Да если бы и могла, поняла бы она меня?

Забираюсь на кровать. Представитель гуманной профессии умолкла, наблюдая, как я корячусь. Боль немного утихла.

Убоявшись возможного трупа, истерически настроенный медперсонал решил проконсультироваться со специалистом. На мое счастье, дежурный нейрохирург оказался опытным и после проверки рефлексов объявил: «Нет у нее никакого менингита». Ну я-то знала. Только сказать не могла. «Пункцию!»

Каталка прыгает на каждом стыке пола, в голове небольшие взрывы, сознание периодически пропадает.

«Да она бредит, осторожно». Врач слегка трясет меня за плечи. «Вас надо оперировать. Понимаете меня? Мы перевозим вас в другую больницу». Прихожу в себя и киваю (взрыв в голове). Хоть в тридевятое царство. Дайте воды.

Каталка, подпрыгивающая на стыках. Сирена скорой. Переезд в институт Склифосовского.

На очередной выбоине колеса подскакивают, взрыв в голове, отключаюсь.

Меня приводят в сознание, на время возвращается речь. Из далеких разговоров понимаю, что, если не оперировать – мне конец, а если оперировать – почти конец. То есть небольшая надежда существует. Однако мне наплевать, что со мной будут делать.

Пока везут в отделение, каталку все время крутят, чтобы пациент въезжал в двери головой вперед. Очень они тут суеверные.

– Перифокальный отек… поперечная дислокация… геморрагический… псевдотуморозное… куда ее?

– В четвертую.

– Там нет мест.

– Ну положите в коридор. Что-нибудь хотите?

– Воды.

– Может, в туалет?

– Не хочу.

– Да не здесь. Сейчас в процедурную укатим, там спокойно. Я вам судно принесу.

– Не хочу.

Медсестра приносит воду, подушку и одеяло.

– Так удобно? Может, компоту?

– Спасибо. Принесите.

– Дома знают, что вас перевезли в другую больницу?

– Нет.

Доставая мобильник:

– Говорите телефон, я сейчас позвоню.

Сосредотачиваюсь, диктую. Слышу – дозвонилась, объясняет мужу, как меня найти, успокаивает:

– Успеете, успеете. Еще не скоро. Мы рядом с ней сидим. Нормально все, не волнуйтесь, приезжайте. Для вас круглосуточный пропуск выписан.

Юный доктор Илья Вениаминович с пачкой документов пытается собрать анамнез. Только у меня трудно что-либо собрать – память и способность сосредоточиться стремительно теряют обороты. Сотрудники приносят на подпись кучу предупредительных и разрешительных документов, попутно разъясняя, что означает та или иная бумажка. Спасибо, добрые люди, но я ничего не понимаю. Если вам хочется осознанных подписей – дождитесь родственников.

А вот и моя семья. Юный доктор, собрав остатки необходимой информации, уходит в реанимацию, строго наказав родственникам периодически хватать меня за руки, проверяя – жива еще аль нет. А то все может случиться.

Поскольку мне провели симптоматическую терапию (не слишком, впрочем, успешную), состояние немного улучшилось – отправляю несколько смс подругам и прощаюсь. На недельку. Ну не навечно же мне прощаться. Замечаю время – 00: 55. Однако… уже ночь?

В пять утра в операционной – нейрохирург, ассистент Илья Вениаминович, анестезиолог и операционная сестра.

Нейрохирург Сергей Алексеевич, увидев, что я в сознании, приступает с расспросами:

– Ваше имя? Сколько вам лет? Работаете? Кем? Понятно. С вами был ваш муж? А молодые люди – ваши дети? Как настроение, нервничаете? Ну, раз шутите, значит, не очень волнуетесь.

Расспрашивает он для того, чтобы после операции, задав приблизительно те же вопросы, понять – насколько сохранилась моя личность и память.

Честно говоря, я не нервничала и ничего не боялась. Меня настолько извела постоянная боль, что этой операции я ждала как избавления. «Выживу ли? Вероятность небольшая. Ну – будет так, как оно будет. Мне безразлично». Попытка – не пытка, как говорил товарищ Берия.

Через шесть часов сознание возвращается. Я жива и, кажется, в своем уме. Осматривать окрестности трудно – видит только один глаз. На голове повязка, в горле – трубка дыхательного аппарата. Воздух подается увлажненный, но все это действо – сплошной дискомфорт. Я сама в состоянии дышать! И сейчас эту вашу трубку выдеру!

Упс! Правая рука привязана. Ну ничего, есть левая… Только она тоже привязана. Выходит, ни жестами, ни звуками общаться не могу.

Немного поразмыслив, я начала дышать «навстречу» аппарату – когда он загонял воздух мне в легкие, выдыхала. Ну и, соответственно, наоборот. Врачи моментально уловили изменение звука. Трубка удалена, дают кислород.

– Посидите еще, подышите. Скоро на МРТ поедем, посмотрим, как у вас дела.

После наркоза у меня красочные галлюцинации. Окружающие стены, аппараты, люди цветные, перисто-меховые. Фееричные, одним словом. Ну, пока поразглядываю… феерию цвета. Видения накладываются на действительность – бригада реальных врачей сидит внутри кислотной обстановки и обсуждает съемку фильма. Перисто-радужное окружение кажется настолько истинным, что поначалу я решаю, что это декорации. Только потом до меня доходит, что шоу красок существует отдельно – в моем искаженном сознании, а съемки отдельно – в реальности. Оказывается, операции в Склифе снимаются видеокамерой и демонстрируются студентам.